Олег Свешников - ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ. Книга 2

Я стою на перроне вокзала в Веневе и жду Александра Ивановича из Москвы, из Кремля, где он был на встрече с Президентом России. И вот он приезжает на Новомосковском поезде, сходит по лестнице; красив, высок, статен. Золотая Звезда Героя на груди сияет, как солнце, и сам по себе величает красоту жизни. Но люди, идущие по перрону, ничего необычного не замечают, преувеличенно деловито спешат, толкаются в суете, напирают на Героя. И в половодье суеты и обычности возникает неизвестная еще и неприятная тоска-грусть за пленительно-прекрасную Русь, где люди давно перестали видеть и чувствовать в жизни чудеса, звезды в небе.

Башкин меня увидел, но виду не подал. Рукою не отмахал. Выдержка, такт ─ из летописи его характера. Как шел, так и шел, одиноко, былинно, среди толпы, суеты, в половодье убегающего времени. Встретившись, мы обнялись, поцеловались.

Затем вышли по привокзальную улицу Венева. Шли молча. Остановились у памятника воинам, кто пал смертью героя за освобождение города, у Вечного огня. Воин Александр ушел в себя, в строгость. Я близко вижу его строгое лицо, боевые ордена, его руки, какие сжимаются в кулак. Он, воин России, стоит, как изваяние, и только ветер задумчиво перебирает его редкие седые волосы. Он молчит. В нем идет тяжелая работа души. О чем? Я еще не знаю. Возможно, о пире в Кремле, возможно, о битве за Русь, где миллионы россиян легли в бесконечные великорусские курганы, а он вернулся, и даже Героем, с честью исполнив долг гражданина и воина, а они не вернулись. Почему? Кто ответит? Бог? Россия? Матерь человеческая? На всю Вселенную криком кричи ─ никто!

Его ли вина? Но больно, больно!

И если все так, если его мысли вознеслись черными лебедями над полями битв, над пожарищами, если мучительно зашла в тревожную память горькая и откровенно скорбная правда о смерти друзей на поле сражения, а сам он плачет, то, как нарушить его молчание, его печаль; слишком свята для воина эта траурная тишина, боль и смысл которой он слышит и потрясенно понимает только один на земле. И только один, сам в себе, и должен слышать раздольно-сладостные колокольные благовесты, какие гордо и трогательно плывут в синеве неба над полями битв и могил, неся благую весть о победе Добра над Злом, его победе! Я это понимаю, и понимаю то, что даже робким окликом кощунственно разорвать его мысли, рассоединить его память с далеким огненным временем.

И я в смирении молчу. И тоже смотрю на огонь. На вечный огонь павшим солдатам России. И вижу то время. Вижу, как ровными рядами, четко маршируя, идут солдаты России по Красной площади, укутанные снегом, словно саваном, идут сквозь липкие, мокрые снега, ледяные ветра, туго сжимая винтовки! Идут туда, где бои, унося в себе любовь к женщине, пленительную кротость поцелуя невесты, надежды на жизнь, еще детские пухлые губы шепчут про себя, не на всю площадь, не Иосифу Сталину на мавзолее, а себе, только себе: «Вернуться живым, вернуться!»

Никто не хотел умирать. Но они не вернутся! Никто не вернется!

Бои под Москвою шли без возвращения!

С вознесением в небо!

Вернутся, конечно, но не живыми!

Огнями салютов!

Памятью!

Они еще не знают. Я знаю. Они живут в том времени. Я в этом. Я могу побыть с воином мыслями, сердцем. Они не могут! Они исчезли с земли, ушли в земные Мавзолеи, в Вечный огонь, в обелиски, кто с красною звездою, кто с христианским крестом!

Но они могут ожить на земле, могут вернуться в мир, ─ через мою память! И только через мою память!

Через человеческую память!

Будет жива память, будет жить в бессмертии воин Руси!

Но теперь я стою с героем, ─ и вижу жестокие битвы, слышу гул канонады, гром орудийных залпов, слышу предсмертные зовы комиссара, упавшего соколом на израненную землю, но кто сумел на прощальном излете поднять на битву отважную русскую рать. И сколько раз поднимались они, гордые и бесстрашные, на врага, а с ними и Александр Башкин, дабы защитить распятую, оскорблено-поверженную Русь!

И только ли Русь?

Воины-руссы не жалели себя, не щадили! С верою в русское Отечество и правду людскую бросали себя под танки, с верою в добро и справедливость, в любовь земную сгорали заживо на фашистском костре и пели в себе марш «Прощание славянки». С верою в бессмертие Руси, падали в атаке, перерезанные пулеметною очередью, на родную землю, обняв ее и целуя, целуя на прощальное мгновение. Живые гордо и упрямо шли дальше по дорогам гибели и скорби, все туда, на Берлин.