Юрий Лубченков - Виват, Новороссия!

– Итак, мы живем в век высокого Просвещения, и токмо этому обстоятельству я обязан, что стал тем, кто я есть. А вот верховники после смерти императора Петра II, и особенно Голицын Димитрий, ратовали за старину. И не потому, что там уж так все хорошо, а потому, что, ломая, должно прежде хорошо подумать, во имя чего и для чего ты все это ломаешь, что в муках созидалось твоими пращурами. Или есть в тебе уверенность – и от чего она проистекает – что сделанное внове будет лучше испепеленного? А уж если ты видишь, что совершаемое – из-за лжи, корысти и суесловия делателей – становится злом, поскольку, говоря хорошо, ничего не дают, а лишь отнимают, тогда это – не твое. И дело твоей чести возвысить голос свой против свершаемого, не убоясь и плахи!

– Иными словами, Михаил Васильевич, – посмеиваясь, произнес Шувалов, – в новизне – зло?

– Нет! Жизнь не остановить. Но идя вперед, не нужно топтать минуемое. Ибо в прошлом – своя соразмерность, притертость к жизни. И правота, освещенная опытом предшествующих нам поколений, сумевших не просто выжить, но и свершить великое, память о котором будет вечно осенять наш путь. И, добавлю, если бы не их деяния – мы не сидели бы вот так, в уютном кабинете, и не обсуждали бы их. И сие многими понимаемо.

– А если многими, то что же привело Анну Иоанновну на мономаший стол? Что позволило приволочь с собой Бирона и иже с ним?

– А сие, сударь, типичная черта, зачастую губящая прекраснодушных заговорщиков: боязнь открытости. Считают – что в целом, в абстракции может быть признано весьма разумным – что чем меньше людей об их чудесных планах знает, тем меньше шансов разноголосицы, ввергающей любое дело в пустопорожнее произнесение словес. Не говоря уже о опасности прямого открытия сих планов силам, находящимся на прямо противоположной стороне от заговорщиков. Иными словами, боязнь доноса. Но в этом случае забывают, что как костер не разгорится от одной щепки, так и здесь – без определенного количества людей, должных своей заинтересованностью и своим принятием их символа веры осветить их правильность, необходимость и саму возможность, ничего не выйдет.

– И не вышло.

– И не вышло. Переоценили себя и недооценили русской особицы. А ведь один и тот же опыт – это говорю, как физик, нельзя одинаково провести в разнящихся условиях: в холоде или в жаре, днем или ночью.

– Русская особица? Это что за птица такая редкая? Что-то не слыхал.

– О ней не нужно особливо шуметь, ибо она есть и от нее никуда не одеться. Мы, да Гишпания в Европе – две особицы, близкие друг к другу.

– Чем же?

– Тем, что на нас века давили из Золотой Орды, а до этого – многоликая степь, а испанцы веками сдерживали наплыв мавров, рвущихся на север. Так что внутренние условия создания составных частей власти на Руси со времен монголо-татар всегда были вторичными, производными от внешних, т. е. все внутреннее развитие державы было подчинено тому, как это отзовется на внешней мощи, ибо вопрос стоял так – победить или умереть. Победить – значит выжить. И с этих времен до начала XVI века такая опасность действительно существовала. Народ это понимал – и никаких массовых противодействий верховной власти не было.

– Это точно – особенно в Смуту. Вор на вора.

– Я сказал, ваше сиятельство, до начала XVI века.

Действительно, затем подобная животрепещущая опасность пропадает, а власть, по неразумию, по привычке, от нежелания думать (да и зачем – когда есть удобное старое) по-прежнему вела себя так, как будто ничего не изменилось.

– Так стало быть, Михайло Васильевич, признаешь насущность нового?

– Признаю, когда оно насущно, когда оно органично меняет старое, а не ломает его с кровью, не выжигает его каленым железом. Жизнь, а не люди должны решать сей вопрос.

– Она состоит из людей, господин Ломоносов. И они выражают ее. И кто рискнет сказать мне, что один человек не может выражать желание многих?

– Я скажу: не может, если он выступая от имени многих, этих многих ради своих – своих, а не общих мыслей, – посылает на плаху.

– А если иначе не объяснишь?

– Что? Что ты должен служить навозом в чьем-то прекрасном саду?

– Хотя бы.

– Тогда проповедующему сии мысли лучше всего показать личный пример. Он быстрее всего убедит всех сомневающихся.

– Благодарю за совет, господин профессор!

– Пожалуйста, ваше сиятельство, почту за честь и в дальнейшем оказывать вам подобную малую помощь!

– Ну, ладно, ладно, Михайло Васильевич, будет ерепениться-то.