Рустам Рустамов - Падение. Том 2

– Ну, какой же у меня диагноз?

Повертел пальцем у виска:

– Острая обширная умственная недостаточность в окончательной фазе, но тебе травами уже не поможешь, стадия пройдена, нужно пройти предварительно длительную коньякотерапию, только после переходить на травы; да ты что-то хотел сказать о девочках, я перебил тебя, извини, говори.

– С тобой эта терапия гарантирована, ничего, хотел сказать, какие у них были красивые ножки! Прямо как поэт описывал:

Наш герой прекрасно знал об особой страсти друга к Пушкину, но не упускал возможности задеть его своим абсолютным «незнанием» Пушкина. Это не то что задевало – можно сказать, оскорбляло друга, поэтому, не упуская шанса, сказал:

– Сам написал? Слабо, мог бы и получше написать, полная бессмыслица. Что за фигня, ты же лучше пишешь, не в духе был, наверное, когда писал.

– Нет, не я! Написал это великий поэт…

Не дал договорить:

– Понял, Евгений Онегин написал. Конечно, что-то я запамятовал.

– «Евгений Онегин» – это роман в стихах. Написал его Пушкин, понял?

– Да понял, конечно, там еще этот Евгений, придурок, пристрелил этого, как его, Онегина, как же, в школе проходили.

– Ты лучше помолчи, не произноси это святое имя, оскорбляешь.

– Ты лучше скажи «оскверняешь». Помню, в детстве на Новый год были в гостях у друга отца, армянина Ильяса, в соседнем селе. Я там наелся свинины и напился вина, опьянел в стельку. Когда приехали домой, мать промывала мне рот золой, говорила, чтобы посуду не осквернял.

– Не помешало бы и сейчас рот помыть тебе, прежде чем говорить о Пушкине.

– Наливай тогда, чего стоишь, заодно и рот сполосну.

Чокнулись, наш герой залпом опрокинул содержимое стакана, тоскливо посмотрел по сторонам в поисках закуски, повертел головой и продолжил:

– Я этого твоего любимого Александра ибн Сергея, ибн Ибрагима, ибн Ганнибала не то что не люблю, просто терпеть не могу, даже сказал бы ненавижу, но лично не знаком, потому эту фразу не употребим, с тех пор как в школе мой учитель литературы Расим, по совместительству родственник отца, поклонник его намного сильнее, чем ты, ни за что ни про что отхлестал меня по спине прутком от ивы плакучей – только за то, что я осмелился сказать: «Пушкин ничего интересного не написал, а просто облачил в красивые рифмы восточные сказки, рассказанные няней, и поэзия его вообще пустая. Спасибо Дантесу, вовремя застрелил его». Не помню, кто-то написал о нем в газете с иронией, что «закатилось солнце русской поэзии», и благодаря этой, я бы сказал, в насмешку данной характеристике стал известным поэтом, а так был бы одним из своих современников, среди которых были ребята более талантливые, нежели он, а у него вообще не было таланта.

– Тебя за такие слова убить мало, ты сам хоть слышишь, что говоришь? Вслушивайся в его строки: слова подобраны и выстроены в элегантный ряд, и текут они, как горный ручеек.

– Ну да. Лучше так скажи: как матросы, построенные по ранжиру, шагают строевым шагом по плацу. Красота его поэзии – это красота елки, разукрашенной всякими игрушками-погремушками в новогоднюю ночь; но это не ель, в лесу растущая, с живым запахом, с ледяными сосульками на ветках и со снегом на макушке, пусть веточки и неровные, но живые!

– Ох, ох, как он заговорил. И кто же, по-твоему, живая ель русской поэзии? – чувствовалось раздражение в голосе.

– Я бы сказал, что все остальные, кроме него. А так, могу назвать, кого хочешь: Некрасов, Полежаев, Лермонтов, Майков, Тютчев и еще сколько хочешь. Тебе нужен поэт-революционер? Пожалуйста, Рылеев. А твой любимый воспевал покорение народов Кавказа и подавление Варшавского восстания. И какой же он после этого певец свободы? Кстати восстание Варшавское подавлял мой земляк, генерал Исмаил-бек Куткашенский, командовал мусульманским полком. Вел себя очень жестоко, не дай Бог отзовется на потомках. Твой Пушкин был внуком раба, и в нем жила рабская психология. Воспевал он рабство, а не свободу. Потом, у него сильно был развит комплекс неполноценности, вызванный внешностью – маленький рост, мулатский вид. Русский шовинизм в то время был так же силен, как и сейчас, может, даже гораздо сильнее, его никто не отменял. Отсюда и постоянные дуэли, стремление завести как можно больше любовных интриг. Все это делал для самоутверждения. – Чувствовал, что друг сердится, понял, что «немного переборщил», и решил разрядить обстановку. С книжной полки взял какую-то тетрадь и сказал: – Тут у меня стихотворение, сам написал, тоже посвящено трем красивым женским ножкам, как у Пушкина.