Евгений Гусляров - И жизнь, и слёзы, и любовь. Жизнеописание Анны Керн…

Пушкин – А.Г. Родзянке. 8 декабря 1824 г. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 10 т. – Л.: Наука. Ленингр. отдние, 1977—1979. Т. 10. Письма. – 1979.

Поговорим о поэзии, то есть о твоей. Что твоя романтическая поэма «Чуп»? Злодей! не мешай мне в моём ремесле – пиши сатиры, хоть на меня, не перебивай мне мою романтическую лавочку. Кстати: Баратынский написал поэму (не прогневайся – про Чухонку), и эта чухонка говорят чудо как мила. – А я про Цыганку; каков? подавай же нам скорее свою Чупку – ай да Парнас! ай да героини! ай да честная компания! Воображаю, Аполлон, смотря на них, закричит: зачем ведёте мне не ту? А какую ж тебе надобно, проклятый Феб? гречанку? итальянку? чем их хуже чухонка или цыганка <���Пи..а одна – е.и>, то есть оживи лучом вдохновения и славы.

Если Анна Петровна так же мила, как сказывают, то, верно, она моего мнения: справься с нею об этом.

Пушкин – Родзянке. Там же.

Любопытно, что письмо это, заключавшее в себе глубоко неприличную фразу, было передано Пушкиным Родзянке через Анну Петровну (вероятно, оно было вложено в письмо к последней её кузине – Анне Николаевне Вульф) и легко могло быть прочитано ею ещё до передачи по адресу. Тон письма к Родзянке и выражения об Анне Петровне, употреблённые Пушкиным, очень фривольны, – у поэта, стало быть, уже установился к тому времени известный на неё взгляд.

Л.Б. Модзалевский, стр. 48

…несмотря на твоё хорошее мнение о моих различных способностях, я становлюсь в тупик в некоторых вещах…

А.Г. Родзянко (Лубны, 10-го мая 1825-го года пред глазами Анны Петровны)– Пушкину. Письма Пушкина и к Пушкину, не вошедшие в академическое издание его переписки, под ред. М.А. Цявловского, М., 1925, стр. 9—10

…Отсутствующий, ты имеешь гораздо более влияния на неё, нежели я со всем моим присутствием.

А.Г. Родзянко – Пушкину. Там же.

После этого мне с Родзянко вздумалось полюбезничать с Пушкиным, и мы вместе написали ему шуточное послание в стихах. Родзянко в нём упоминал о моём отъезде из Малороссии и о несправедливости намёков Пушкинана на любовь ко мне. Послание наше было очень длинно, но я помню только последний стих:

Прощайте, будьте в дураках!

А.П. Керн. Воспоминания о Пушкине…

(рукою Керн) – Уверяю вас, что он не в плену у меня.

(Родзянко) – А чья вина? – вот теперь вздумала мириться с Ермолаем Федоровичем (мужем), снова пришло остывшее желание иметь законных детей, и я пропал, тогда можно было извиниться молодостью и неопытностью, а теперь чем? – ради бога, будь посредником!

(рукою Керн) – Ей-богу, я этих строк не читала!

(Родзянко) – Но заставила их прочесть себе десять раз.

(Керн) – Право же, не десять.

(Родзянко) – А девять – ещё солгал.

А.Г. Родзянко, А.П. Керн – Пушкину.

Вчера он был вдохновлён мною! и написал – Сатиру – на меня. Если позволите, я вам её сообщу.

Стихи насчёт известного примирения

Соч. Аркадий Родзянко сию минуту

Поверьте, толки все рассудка

Была одна дурная шутка,

Хвостов в лирических певцах;

Вы не притворно рассердились,

Со мной нарочно согласились,

И кто, кто? – я же в дураках.

***

И дельно; в век наш греховодный

Я вздумал нравственность читать;

И совершенство посевать

В душе, к небесному холодной;

Что ж мне за все советы? – Ах!

Жена, муж, оба с мировою

Смеются под нос надо мною

«Прощайте, будьте в дураках!».

Эти стихи сочинены после благоразумнейших дружеских советов, и это было его желание, чтоб я их здесь переписала.

А.П. Керн – Пушкину. 11 мая 1825 г.

По письмам, которыми обменялись Пушкин и Родзянко, по переписке А.П. Керн с А.Н. Вульф и по некоторым стихотворениям видно, какое представление составил себе поэт о молодой красавице Керн и какой тон недвусмысленной фривольности он усвоил себе по отношению к ней. А через месяц, в конце июня, состоялось их неожиданное свидание в Тригорском.

Л.Б. Модзалевский, стр. 57.

В июне 1825 года в Тригорское приехала племянница П.А. Осиновой – Анна Петровна Керн, с которою Пушкин впервые встретился у Олениных шесть лет тому назад и которой красота произвела на него с первого же взгляда сильное впечатление.

П.А. Ефремов. Русская старина, 1879 г., с. 317

Над зелёными низменными лугами, орошёнными Соротью, поднимаются три обрывистые горы, пересечённые глубокими оврагами. Крутые скаты возвышенностей покрыты кустами и зеленью; там и здесь бегут вверх извилистые тропинки. На самом верху двух гор возвышаются две церкви; от них влево тянется ряд строений: этот, ныне довольно большой погост Воронич, – некогда замечательный пригород псковской державы. По преданию, пригород был так велик и густо населён, что в нём было до 70 церквей. Дома жителей покрывали не только среднюю, но и левую гору, а также и низменные луга, расстилающиеся у подошв гор… На верху третьей горы стоит Тригорское. Глубокий овраг, по дну которого идёт дорога в село, отделяет его от Воронича. Постройка села деревянная, скученная в одну улицу, на конце которой стоит длинный, деревянный же, одноэтажный дом. Архитектура его больно незамысловатая; это не то манеж, не то сарай, оба конца которого украшены незатейливыми фронтонами. Постройка эта никогда и не предназначалась под обиталище владельцев Тригорского; здесь в начале настоящего столетия помещалась парусинная фабрика, но в 1820-х ещё годах владелица задумала перестроить обветшавший дом свой, бывший недалеко от этой постройки, и временно перебрались в этот «манеж»… да так в нём и остались. Перестройка же дома откладывалась с году на год, пока, года четыре назад, он не сгорел… В этой зале стоял этот же большой стол, эти же простые стулья кругом, – те же часы хрипели в углу. На стене висит потемневшая картина: на неё (по словам М.И. Осиновой) частенько заглядывался Пушкин. Картина, как видно, писана давно и сильно потемнела от времени; она изображает искушение святого Антония – копия чуть ли не с картины Мурильо: перед св. Антонием представлен бес в различных видах и с различными соблазнами… Вспоминая эту картину, Пушкин, как сам сознавался хозяйкам, навёл чертей в известный сон Татьяны… Подле зала большая гостиная; в ней стоит фортепиано, на котором более тридцати лет назад играла А.И. Осипова. Бё очаровательная, высокоартистическая музыка восхищала Пушкина… Из зала идёт целый ряд комнат. В одной из них, в небольших старинных шкапчиках, помещается библиотека Тригорского… Близ Тригорского дома, вдоль его фаса, находится очень длинный и чистый пруд. По другой стороне пруда стоял именно тот старый дом, который более тридцати лет ждал перестройки и, не дождавшись, сгорел; близ него, как рассказывает Алексей Ник. Вульф, он вместе с поэтом, бывало, многие часы тем и занимаются, что хлопают из пистолетов Лепажа в звезду, нарисованную на воротах… За прудом на громадном пространстве раскинут великолепный сад. Тут указали мне зал – так называемую площадку, тесно обсаженную громадными липами; в этом зале, лет 30 назад, молодёжь танцевала. Полюбовался я горкой среди сада, верх которой венчается ветвистым дубом; по четырём углам этой насыпанной горки стояли ели, под которыми лёживали Пушкин и Языков; ели те ещё при жизни их были срублены по распоряжению Праск. Ал-дровны, так как они, будто бы, мешали расти роскошному дубу. Пушкин жалел об этих деревьях… Недалеко виднеются жалкие остатки некогда роскошного домика, с большими стёклами в окнах. Это баня; здесь жил Языков в приезд свой в Тригорское, здесь ночевал и Пушкин. Вот и берёза, раздвинувшая свои два ствола, так что среди их образовалось кресло; здесь сиживал тоже Пушкин, в дупло этого дерева поэт опустил пятачок на память, недалеко кустарник барбарисовый, в середину которого Пушкин однажды впрыгнул и насилу выбрался оттуда. Сзади же остался небольшой прудок. На берегу его стояла берёза, – Прасковья Ал-на вздумала её срубить, но Пушкин выпросил березе жизнь. «Любопытно, – заметила М.И. Осипова, – что в год смерти Пушкина в березу ту ударила молния… «А вот и спуск к реке Сороги; на высоком, зелёном, в высшей степени живописном берегу этой реки, в саду, та именно «горка», о которой так часто вспоминает Языков в своих стихах. Над самой рекой была ива, купавшая ветви свои в волнах Сороги и весьма нравившаяся Пушкину. Теперь её нет… Но что осталось, так это дивный вид «с горки» на окрестности. Здесь, на этой площадке, все обитательницы Тригорского и их дорогие гости пили обыкновенно в летнее время чай и отсюда восхищались прелестными окрестностями. Внизу – голубая лента Сороти, за ней вдали – село «Дериглазово»: там – пашни, поля, вдали темный лес, вправо – дорога в Михайловское, а на ней столь знаменитые, воспетые Пушкиным три сосны, ещё правей городище Воронин, за рекой часовня, на том месте, где, по преданию, стоял некогда монастырь.