Сергей В. Бойко - Автобиография для отдела кадров. Роман в рассказах

Как я уже говорил, у нас в полку за серьезные правонарушения – и даже преступления! – взысканий не налагали, а иногда даже поощряли. Видимо, мой проступок по серьезности был настолько безобидным, что меня требовалось срочно и публично наказать по всей строгости.

Это было торжественно и чудно! Летом, на плацу, во время утреннего построения полка, под барабанную дробь. В этот понедельник полк, конечно, собрался не ради меня, – это был банальный развод подразделений части по объектам и боевым дежурствам. А тут и я подвернулся кстати – оживил, так сказать, рутину мероприятия.

– Сержант Бойко, выйти из строя! – скомандовал начальник штаба.

Я вышел и встал рядом с барабанщиком.

Сотни глаз с удивлением таращились на меня – сочувственно, испуганно и насмешливо.

Штабной писарь, чеканя шаг, вынес на плац красную бархатную подушечку, на которой лежали канцелярские ножницы, и остановился рядом со мной.

Начальник штаба зачитал приказ.

Под барабанную дробь дежурный офицер торжественно срезал мне по «сопле» с каждого погона – прямо как шпагу над головой сломал! Осталось только в кандалы – да на каторгу. Но обошлось.

– Встать в строй!

Я вернулся на свое место – уже младшим сержантом.

Вы меня спросите, за что тебе такая честь, Сережа? Да я и сам не знаю, если честно. За шоколадный загар, неотличимый от южного, вот за что!

Вы же знаете: я – солнцелюб и тучененавистник. Я приобрел этот загар в последнее лето своей срочной службы, принимая солнечные ванны буквально каждый погожий день, отдыхая между дежурствами, вместо того, чтобы спать в казарме. За этим делом меня и застукал на пляже начальник штаба. Я должен был дрыхнуть в своей постели, но я был тут, среди немногочисленных юных тел капитанских дочек и сынков – не отличимый от них, будто родной.

В это время высокая комиссия из округа внимала песням начштаба полка, майора Щербакова, который представлял им достопримечательности, созданные нашими руками. Он как раз хвастался перед генералом нашим чистым прудом с вышкой для прыжков и дорожками для плаванья, когда боковым зрением засек среди загорелых тел мои кирзовые сапоги. Они вызывающе торчали, привлекая внимание, а я лежал рядом и в это время безмятежно дремал – после ночного дежурства же!

По едва заметному кивку майора Щербакова штабной писаришка втихаря – я даже головы не успел поднять! – подхватил мои шмотки и ретировался ужом в сторону военного городка.

– В штабе заберешь, – уголком рта проговорил майор, проходя мимо меня.

Как я добирался нагишом до своей казармы – это отдельная история.

Короче, оказалось, что преступно военнослужащему срочной службы загорать на пляже во время личного отдыха! В любое время суток военнослужащий срочной службы во время личного отдыха между дежурствами должен находиться в казарме и спать в своей кровати – руки поверх одеяла!

Вот и всё происшествие.

Сам виноват.

На дембель я поехал в последней команде, «под ёлочку», когда уже пошел третий год моей службы – «моряк» в звании младшего сержанта.

Субботнее утро 5 сентября 2015 года в Подмосковье выдалось прохладным и пасмурным. Федька – Эллочка Федяева – подвезла меня на своем черном «Тигуане» до самых ворот бетонного строения, высадила прямо в лужу – «Дверью не хлопай!» – и укатила к маме в Монино. Я пересек пустой заасфальтированный двор и вошел в гулкое безлюдное фойе. Отражаясь от стен, мои шаги топали за мной как «сопровождающие его лица». Я толкнул еще одну дверь – высокую и тяжелую…

В зале было полно народу.

– Вовка, прости, чуть не опоздал! – пробормотал я.

Мой букет – четыре бледно-розовых гвоздики – лег поверх целой горы из бордовых роз. За этой горой Вовку совсем не было видно.

Весь последний год мы с ним созванивались по мобильнику почти каждый день – в режиме «недолго, но часто», собирались встретиться и как следует «усугубить», но откладывали, ожидая улучшения Вовкиного здоровья. Дооткладывались до того, что его Татьяна сообщила мне по мобильнику про четвертую стадию, о которой они поначалу не знали, и попросила не говорить Вовке, что она мне об этом сказала, и я пообещал, и весь остаток этого последнего Вовкиного года ничего ему про это не говорил, только призывал разозлиться как следует на болезнь и победить, и он мне поначалу вроде бы «железно» обещал, но потом стал со смехом говорить, что, мол, попробует, но ничего уже обещать не может, а в последние недели усмехался, кряхтел от боли, опять усмехался и говорил, что сил на злость уже не осталось. Но приезжать к себе не позволял. Я так и не навестил его, хотя Вовка меня навещал со своей маленькой дочкой, когда я валялся в «травме» с переломанной коленной чашечкой. А я его не навестил. Мы так и не встретились в этот последний год, не «усугубили»…