Сергей В. Бойко - Автобиография для отдела кадров. Роман в рассказах

Рядовой «годичник» – это значит, военнослужащий после института, – рядовой «годичник» по фамилии Капустин опрометчиво попытался смыться – наверное, собирался «стукануть» дежурному по части, благо штаб полка располагался аккурат напротив нашей казармы, только плац перейти – тут и штаб. На плацу рядового и догнали, вернули в казарму, насовали тумаков и заперли в каптерке. Входную дверь на всякий случай зафиксировали шваброй. Больше никто не убегал.

Мы с Женевой стояли рядом в первой шеренге. Мы с ним уговорились, что если кого из нас тронет какой-нибудь «дед» – ответим «по полной», не щадя «живота своего» за «други своя». Остальные из нашего призыва на это гиблое дело подписываться не стали – решили на рожон не лезть, потерпеть и дождаться своего часа. И правильно сделали.

Коридор был ярко освещен. Прохаживаясь вдоль шеренги, до нас дошел тот самый неудовлетворенный ефрейтор, который схлестнулся с Женевой на боевом дежурстве. Ефрейтор постоял, постоял, глядя снизу вверх на Женеву, будто силясь вспомнить что-то – но не вспомнил и пошел дальше.

Больше воспитательной работы проводить с «черпаками» не пришлось. Все они сдали переэкзаменовку на «отлично», каждый стал классным специалистом и получил на грудь большой значок с цифрой «1».

Один мой сослуживец из города Горького, рядовой Анатолий Есаулов убедительно вещал близким дружкам, что жизнь его до армии протекала бурным и мутным потоком, и только армия спасла от неминуемой тюрьмы. Рассказы о «гражданке» он подкреплял такими подробностями своей уголовно наказуемой деятельности, что сослуживцы, даже самые бедовые, усмехались и недоверчиво пожимали плечами. Но Анатолий обещал в скором времени представить доказательства. Они и явились – в виде фотокарточек от корешей-земляков. На фото бравые ребята в черных рубашках и брюках щеголяли обрезами, револьверами, черными штыками от трехлинеек и клинками сабель. Эти снимки произвели впечатление, и Толяна зауважали и стали к нему прислушиваться.

Рядовой Есаулов беспрекословно выполнял самые дурацкие приказы и капризы командиров и начальников, направленные часто специально для унижения его человеческого достоинства – выполнял с рискованной ухмылкой. Однажды на боевом дежурстве об эту ухмылку споткнулся сержант старшего призыва, от безделья гонявший его в противогазе за какой-то проступок по бетонированной площади антенного павильона – «шагистикой» с ним занимался под палящим солнцем. Когда рядовой Есаулов по приказу остановился и снял противогаз, мерзкий как использованный презерватив, мокрое лицо его почти самопроизвольно заулыбалось – насмешливо и снисходительно. Тут-то сержант не выдержал и закатил рядовому звонкую оплеуху. Замах был так по-русски широк, что от удара сумел бы увернуться даже слепой. Анатолий – не увернулся! Он потряс головой после удара и сказал укоризненно и с улыбкой:

– Не надо так, сержант.

И тут же получил еще. Замах был снова прост и широк, как зимняя портянка, и снова Есаулов не увернулся – стоял и смотрел в глаза своего командира.

– Еще? – спросил сержант.

Рядовой отрицательно качнул головой.

– Все понял, боец? – спросил сержант.

Анатолий кивнул.

– Не слышу! – выставил ухо сержант.

– Так точно! Понял! – молодецки выкрикнул рядовой.

– Тогда свободен! Умываться! Бегом! Марш!

Рядовой Есаулов дисциплинированно затрусил к домику боевого дежурства.

Перед ребятами своего призыва рядовой Есаулов рассуждал примерно так:

– Меня извести невозможно – пупок надорвешь. Старайся-надрывайся, – а я еще в десять раз ниже твоего унижения унижусь, так что и старание твое мимо меня пролетит – не заденет даже. А когда я весь в дерьме, ты и сам от меня отвалишься. И плевки твои мне – божья роса! Вот так, ребятки. Эй, не робей, команда-экипаж, будет и на нашей улице шабаш! Эти дембельнутся, еще полгода – и власть наша! Тогда и отыграемся за все.

И это время пришло.

Как воспрянули все – особенно униженные и особенно оскорбленные! Как распрямились их плечи, взгляды и души – даже выгнулись у некоторых в обратную сторону от усердного себялюбства! (Иногда мне даже приходилось защищать от их «старослужащей» прыти бедных молодых солдат.) Как лихо теперь они и подчеркнуто печатали шаг, завидя знакомого офицера, как лукаво козыряли – мол, знай наших! Офицеры только крякали с досады: «Дембель почуяли, кобели! Не рановато?» Но смотрели на всех по-отечески ласково и умиленно: наша школа! Ну, не на всех, конечно; скажем так: «выборочно на большинство».