Дэн Шерман - Любивший Мату Хари

Перед тем как уйти, он всегда целовал её в дверях, обхватив за талию и заставляя раздвинуть губы. И конечно, он всегда оставлял халат распахнутым, спадающим: она выгибала спину, и соски её слегка вдавливались в его военную форму — настоящий солдатский поцелуй.

Обычно после того, как он уходил, она, медленно пропуская волосы сквозь пальцы, плавно двигалась обратно к зеркалу на туалетном столике. Вероятно, она выбрала эту квартиру из-за её зеркал, расположенных так, чтобы всегда можно было видеть в них своё тело.

Иногда она целый час проводила, рассматривая на нем следы пальцев своего любовника, прослеживая малейшие изменения после доставившей удовольствие ночи. Вскоре она начнёт беспокоиться из-за своего возраста, но сейчас ещё живо было ощущение молодости и красоты...

Для неё это были безмятежные дни — одинокие утра в Тиргартене, синие вечера на Ландвер-канале. Если не считать Кирперта, у неё было только несколько случайных друзей, поэтов и музыкантов из «Романише кафе», одна или две знакомые женщины-соседки. Композитор Жюль Массне встретился с ней, чтобы обсудить будущий балет, так же как и хореограф Кассио. Однако не было ни единого признака присутствия в её жизни Рудольфа Шпанглера в это время, в чём её обвиняли позже.

Она говорила, что прибыла в Берлин для репетиций, чтобы дебютировать в середине зимы в Вене. Зал был превращён в студию. В начале вечера наняли пианиста. На фотографии, по всей вероятности сделанной Кирпертом, она появляется в лёгкой, как паутина, вуали. Пальцы её переплетены высоко над головой. Руки и ноги темны по контрасту с серебряными браслетами.

Она четыре недели танцевала в Вене, соревнуясь за зрительское внимание с Мод Аллен и Айседорой Дункан [18] Дункан Айседора (1878—1927) — американская танцовщица, родоначальница танца модерн. В своём искусстве использовала древнегреческую пластику, танцевала без обуви и в хитоне. В 1921 —1924 гг. жила в России, была женой С. Есенина. . Газеты описывали её как роскошную и высокую танцовщицу с гибкой грацией животного. Она возбудила горячие споры по вопросу, до какой степени можно быть обнажённым на сцене. Время отдыха она в основном проводила с Кирпертом, но роль, отведённая ему на публике, была такой же, что и всех, кто находился в её свите: почти раболепное поклонение. Его часто видели ожидающим её за кулисами или покупающим шампанское, пока она беседовала с обожавшими её почитателями. Она знала, как угодить и как воспламенить. Если не действовало одно, в ход шло другое средство.

Происходили неизбежные скандалы, в основном из-за дюжины молодых людей, которые являлись после каждого представления. И всегда было одно и то же: скучный обмен мнениями в шумном номере отеля «Бристоль», одежда, кинутая где попало, тарелки с недоеденной закуской на столике на колёсах.

— Возможно, ты расскажешь мне о нём, — обыкновенно начинал Кирперт.

— О ком рассказать, дорогой? — не поворачиваясь от окна или не откладывая щётку для волос в сторону.

— О том маленьком Поле.

— О каком Поле?

— С которым ты проговорила весь вечер... проговорила, не обращая на меня внимания.

— Но, дорогой, это ничего не значит. На самом деле ничего.

— Однако ты заставила его почувствовать обратное, Маргарета. В этом несчастье. Ты даёшь им всем почувствовать, что это важно. — Затем, наливая спиртное или прикуривая сигарету и опускаясь в кресло: — Меня это больше не устраивает, Маргарета. Просто не устраивает.

Она никогда не пыталась оправдываться в ответ, внимая молча гортанным гласным и твёрдым согласным. Она просто выжидала, пока придёт время лечь рядом с ним, и нашёптывала ещё больше нежностей: «Я люблю тебя, ты мне нужен», и тому подобное.

Занавес её последнего венского представления упал в середине января 1907 года. После краткого пребывания в Париже она со своим лейтенантом опять поехала на юг, в Марсель, и там поднялась на борт северогерманского ллойдовского парохода «Шлезвиг», направляющегося в Александрию. Был холодный день, дождливая среда.

Два духовых оркестра, соревнуясь, играли «Марсельезу» и «Санта-Лючию». Зелле осталась в каюте, сочиняя почтовые открытки влиятельным друзьям и краткую малозначащую записку Николасу Грею.

Египет — ещё одна её фантазия, запечатлённая на мутных фотоснимках, где Зелле позировала в тени пирамид и отдыхала под москитной сеткой. Некоторые постоянные жители — европейцы, позднее вспоминали жизнерадостную женщину верхом на верблюде, едущую через барханы. Время от времени её также видели в жилищах аборигенов, пытавшуюся заговорить с женщинами. Никто в точности не понимал, чего она хочет.