Дэн Шерман - Любивший Мату Хари

— Что за чертовщина творится, Мартин? — Нет ответа. — Что происходит? Кого мы ждём на самом деле?

— Ники, я хочу, чтобы вы знали: я честно расспрашивал. Я честно пытался...

— Кто?

Саузерленд облизал губы, переводя взгляд от кресла к столу, к лампе на столе — уродливому фарфоровому предмету с абажуром, разрисованным цветами.

— Всё намного серьёзнее, чем мы думали. Это уже не только Чарльз Данбар. Это весь Четвёртый этаж. Сейчас она нужна им всем... и я просто не в состоянии противостоять им. И вы тоже, Ники.

— Что это значит, Мартин?

— Это значит, что Зелле стала политической реальностью — любимым шпионом их всех. Всех, кого можно брать в расчёт, вот так.

Грей повернулся, ставя свой стакан:

— Понимаю. Так кого мы ждём?

— Ники, пожалуйста, попытайтесь понять, с вами хотят только поговорить...

— Кто?

Грей услышал их прежде, чем увидел, на лестнице под ним раздавалась поступь по крайней мере двенадцати ног, послышались щелчки взводимых курков. Саузерленд тоже вытащил пистолет, но не успел взвести курок, как Грей навалился на него.

Он схватил Саузерленда за запястье, заламывая руку до тех пор, пока пистолет не выпал... затем дальше, пока не хрустнула кость. Саузерленд опустился на колени, крича, а Грей ударил его локтем в челюсть. Но времени убивать его не было, не было даже времени, чтобы ударить его каблуком под рёбра, — дверь настежь распахнулась.

Их было пятеро: четыре французских офицера и англичанин в пальто и котелке. Грей услышал первый выстрел, когда перелез через перила к пожарной лестнице, и второй, когда спрыгнул на тротуар. Однако он ничего не почувствовал до того момента, пока не достиг начала аллеи. Здесь это пришло — похожее на удар дубинкой или на кипящую воду, которую плеснули на спину.

Лёгкое ранение, сказал он себе. Продолжай двигаться, просто лёгкое ранение. Он поднялся и пошатываясь направился в глубокую черноту между домами. Он понимал, что ни в коем случае не сможет оторваться от них с пулей в плече. Его единственной надеждой было снайперское решение — лечь тихо и неподвижно в тени.

В общей сложности он прождал час, прежде чем они прекратили искать его, целый час, истекая кровью под лестницей дома. Там шныряли крысы, но они не были так агрессивны, как те чудовища в окопах. Он также находил небольшое утешение в том факте, что узнал топографию местности.

Комната была большой, с голыми, покрытыми пожелтевшей штукатуркой стенами и световым люком. Кровать размещалась у печи, повреждённая кроватная ножка закреплена кирпичами. В окно виднелся небольшой отрезок выложенной булыжником улицы. На стене — несколько рисунков, но ничего знакомого.

С первых мгновений, проведённых здесь, у Грея появилась мысль, что всё началось именно в такой комнате: узкий матрас возле сварной железной печи, голый дощатый пол и дождевые облака в световом люке. Даже погода казалась такой же — припозднившийся зимний холод в мае.

Его доброй самаритянкой стала пожилая натурщица, которую он рисовал однажды и с которой подружился, Мари Леклерк. Её никогда особенно не волновала судьба Зелле, но она никогда не забывала и доброты Грея. Пришёл врач. Пулю нашли, та застряла в кости. Затем последовали восемь дней борьбы с инфекцией и лихорадкой. Врач оставил небольшое количество морфина, чтобы облегчить физические страдания. Однако опасность оставалась.

И вот — пустая комната, кровать возле печи, кипы окровавленных бинтов на столе. Наконец через десять дней он смог сидеть, но не ходить. Ещё через неделю он смог ходить — пока только до окна. Не однажды неожиданный стук в дверь загонял его в шкаф, где он корчился за старой одеждой, забытыми холстами и ящиками пожелтевших писем. Дважды рана открывалась, когда он тянулся за вещами, лежавшими на ночном столике.

Он был прикован к постели уже около трёх недель, когда — очевидно, в ответ на письмо Мари Леклерк — появился Вадим де Маслофф, как всегда похожий на лохматого пса. Он пришёл в дождь, с чёрной повязкой на левом глазу — ещё один сувенир из Вердена. Грей дремал, слабый от лихорадки. Дождь, эта обстановка — всё напоминало об их первых днях вместе.

— Как поживаешь, Ники?

Грей выдавил улыбку, оставаясь неподвижным: онемевшая левая рука, уставшая правая, воспалённое плечо.

— Я слышал о ней, — сказал де Маслофф.

Грей кивнул:

— Да, думаю, что теперь уже слышали все.

— И мне очень жаль, Ники. Искренне жаль, но думаю, едва ли...