Кристофер Гортнер - Марлен Дитрих

Толстушка Берта, которая играла на кларнете, зааплодировала:

– Еще, еще! Покажи Хенни Портен.

Мы все были без ума от Хенни Портен, главной немецкой киноактрисы. Фильмы с ее участием показывали в местном кинематографе – теперь уже такие заведения появлялись повсюду. С совершенным овалом лица, белой кожей и большими драматическими глазами, Хенни имела внешность обольстительной аристократки и часто играла трагических героинь, обреченных на страдания ради любви. Она вдохновляла нас на то, чтобы укладывать волосы волнами, как у нее, красить губы так, чтобы, когда их надуешь, получалась ее фирменная гримаска, и прижимать руки к груди тем же жестом, каким она выражала мучительные терзания. Мы смотрели каждую картину с Хенни Портен, которую привозили в Веймар. По выходным заполняли кинотеатр, выкладывали на коленки запретные сласти и восхищенно вздыхали, когда она тосковала, изнывала и преследовала на экране своих неверных любовников.

Свернув на голове простыню в виде тюрбана и прикрыв ее концами грудь, я поднесла одну руку к ключице, а другую вытянула вперед и проблеяла:

– Почему ты бросаешь меня, Курт? Разве ты не видишь, что барон заворожил меня?

– «Душа в темнице»! – выкрикнула одна из девушек раньше Берты, которая знала все мои трюки.

Завернувшись в простыню, как в саван, я изобразила на лице выражение покинутости:

– Я должна умереть за свою честь.

– «Анна Болейн», – сказала Берта и ехидно глянула на меня. – Марлен, это было слишком просто. Покажи еще что-нибудь и сделай, чтобы было не так легко отгадать.

Оборачивая простыню вокруг талии, я обдумывала, кого бы из любовников Портен изобразить, и не услышала шагов в коридоре, пока они не раздались у самой двери.

– Hausmutter! [34]– прошипела я.

Девушки в панике засуетились и замахали руками, чтобы разогнать дым. Кто-то из них кинулся к шкафу у стены. Мы так увлеклись сладостями, что забыли припереть шкафом входную дверь, как делали обычно.

– Что это здесь за разгул? – пробасила фрау Арнольди.

Хозяйка пансиона была весьма грузной особой, и ее приближение можно было услышать издалека, только на этот раз она, видимо, постаралась и шла по лестнице на цыпочках. Дверь приоткрылась как раз в тот момент, когда девушки сдвинули шкаф с места и заблокировали вход. Сквозь щель виднелись только глаза и кончик носа фрау Арнольди.

– Немедленно уберите мебель! – гневно изрыгала она. – Я вижу вас, Марлен Дитрих, и знаю, чем вы там заняты. Вы позор для моего дома.

Ситуация была настолько абсурдная, что я, замотанная в простыню и бессильная что-либо предпринять, рассмеялась. Берта тоже захохотала.

– А вы, Берта Шиллер! Вам тоже должно быть стыдно! – крикнула хозяйка пансиона и заколотила в дверь. – Впустите меня сейчас же!

Мой смех стих. Девушки выглядели испуганными. Наша домоправительница прославилась тем, что обыскивала комнаты, пока мы были на занятиях, и изымала наши коробки с конфетами, сигареты и все прочее, что считала неподобающим, но она ни разу не заставала нас на «месте преступления».

Придерживая простыню на шее, я подняла скинутую ночную рубашку. Девушки отодвинули шкаф, и на пороге появилась фрау Арнольди: ее многочисленные подбородки дрожали, а необъятных размеров грудь вздымалась от возмущения.

Хозяйка пансиона окинула меня взглядом:

– Вот, значит, чем вы отплачиваете за материнские труды и заботу, за частного учителя, которого она наняла для вас, за все ее надежды на ваше будущее! Вы устраиваете представление и шествуете по комнате перед всеми, как… как…

– Хенни Портен, – пробормотала Берта, безуспешно стараясь подавить смех. – Она изображала для нас Хенни Портен.

Взгляд фрау Арнольди пылал гневом.

– Я этого не потерплю! – погрозила она пальцем. – Я напишу вашим матерям. Позвоню им, если понадобится. – Хозяйка пансиона повернулась от Берты ко мне. – Вы считаете себя такой умной, фрейлейн, такой хитрой, но мне-то все известно. И теперь об этом узнает фрау фон Лош. Я слишком долго держала язык за зубами.

Девушки съежились. Берта посмотрела на меня как-то странно. Не обращая внимания на изумленное «а-а-ах» фрау Арнольди, я сбросила с себя простыню и, представ перед всеми голой, как в день своего появления на свет, надела через голову ночную рубашку.

– Не представляю, что вы имеете в виду, – сказала я, застегивая пуговицы у ворота.

– Не представляете? – Тон фрау Арнольди стал злобным.

С момента моего появления в пансионе она испытывала необъяснимую неприязнь ко мне. Однажды я услышала ее замечание, сделанное одной пришедшей в гости матроне, когда пробегала мимо них: «Вот эта. Вы бы видели ее глаза. Такие глаза! Сама Саломея не была столь бесстыдной».