Юрий Когинов - Страсть тайная. Тютчев

Так и начали своё существование — как бы основная, графская линия Толстых, от коих, кстати говоря, произошли оба известных писателя — Лев Николаевич и Алексей Константинович Толстые, и другая, вроде бы боковая линия.

Но представители сей, неграфской, ветви тоже в давние времена соединили собственные судьбы со знатным, посвятившим свои деяния России родом Остерманов, выходцев из Вестфалии. Так, родной брат деда Екатерины Львовны Матвей Андреевич Толстой женился на дочери Андрея Ивановича Остермана, графа и тоже сподвижника Великого Петра.

Сей Матвей Толстой, взявший в жёны Остерманову дочь Анну Андреевну, и оказался впоследствии дедом нашего героя-генерала.

Однако для полноты картины следует добавить ещё одну веточку к уже обозначенному генеалогическому древу. Сестра отца Екатерины Львовны — Анна Васильевна Толстая — вышла замуж за сына того же известного Остермана, Фёдора Андреевича.

Брак этот оказался бездетным. Но когда умерла мать Екатерины Львовны, тётка взяла её к себе на воспитание. В том же доме частенько гостил и двоюродный племянник хозяйки, иначе — троюродный братец будущей матери Феденьки Тютчева — Сашенька Толстой.

Тётка и её супруг щедро распорядились своим наследством. Она отписала племяннице дом, который затем Тютчевы продали и купили за эти деньги особняк в Армянском переулке.

Александр же Иванович Толстой, уже начавший военную службу и храбро проявивший себя в войне с турками, получил от бездетного Фёдора Остермана графский титул с майоратным, наследственным имением.

Граф Остерман-Толстой, сидя теперь в карете супротив своего троюродного племянника, был, несомненно, доволен тем, что и он, родич, сумел оказать услугу подающему надежды отроку.

Конечно, и сам он, начиная собственную карьеру, был полон сил, амбиций и надежд, необходимых для того, чтобы проложить путь в жизни. Но оказанное ему благодеяние близкого родственника, одарившего его высоким сословным званием, открыло перед ним и дополнительные возможности. Ныне содействие Фёдору в самом начале его служебной карьеры, без сомнения, должно стать хорошим ему подспорьем.

Выхлопотать для Феденьки место не где-нибудь в столичном министерстве, что само по себе было бы немалой удачей, а в иностранной миссии, да ещё в таком блестящем германском королевстве, как Баварское, было, несомненно, настоящим счастьем.

Маменька даже разрыдалась, когда узнала, чего добился кузен для милого её дитяти. Во-первых, посмотрит Феденька Европу, будет вращаться в самых высших её кругах. А во-вторых, как она слыхала, дипломатическая служба сулит быстрое продвижение в чинах и должностях. Говорили, что даже более скорое, чем служба военная.

Там, доказывали, кто-то ещё ходит в штабс-ротмистрах или секунд-майорах, а в иностранной миссии, глядишь, его сверстник уже действительный статский советник, то бишь генерал.

Неужто и Феденьке так повезёт, неужто и ей, ещё далеко не старой, доведётся увидеть его знатным вельможею и государственным мужем — в алмазных орденах и муаровых орденских лентах действительным статским, а ещё лучше — тайным советником?

Бывают же совпадения — и Остерман-Толстой подумал сейчас об орденских знаках. Но как-то не прямо, а будто бы вскользь, ненароком, ибо мысль его была о сражениях, что проходили в землях, по которым они теперь проезжали.

Битва при Бородине, в связи с которой поэт Жуковский воздал ему хвалу в череде самых прославленных русских военачальников, была не первой и не последней в его воинской судьбе. Была турецкая, была польская кампания. Против Наполеона вступил в войну ещё под Аустерлицем, а затем в Пруссии.

Когда разразилась война Отечественная, четвёртый корпус, коим он командовал, в жестоком сражении при Островне, под Витебском, один сдерживал бешеный натиск Наполеоновых полчищ. «Что будем делать, ваше сиятельство?» — бросились к нему подчинённые. «Ничего не делать, — спокойно ответствовал генерал. — Будем стоять и умирать».

Корпус насмерть стоял при Бородине. А потом, когда война повернула вспять, начались кровопролитнейшие сражения на землях Европы. Шёл тогда 1813 год. Остерман-Толстой, до этого не раз раненный и контуженный, пролил свою кровь и за немецкий город Бауцен. Пуля повредила левое плечо.

Не знал тогда генерал, что вскоре под другим городом, Кульмом, уже не пуля, а целое ядро ударит его в ту же руку.

Две тяжелейшие операции. Но он ещё долго не порывал своей кровной связи с войсками, пока теперь, летом 18.22 года, не решился провести остаток своих дней за границею, в Женеве. Потому и решился предпринять сие путешествие в компании с сыном своей троюродной сестры, чтобы, доставив его в Мюнхен, далее самому двинуться в Швейцарию.