Юрий Когинов: Страсть тайная. Тютчев

Проникновенный лирик-мыслитель, Тютчев был мастером русского стиха, придавшим традиционным размерам необыкновенное ритмическое разнообразие, не боявшимся необычных и в высшей степени выразительных метрических сочетаний («Silentium!», 1830; «Сон на море», 1833; «Последняя любовь», не позднее 1854). Его «чуткость к русскому языку», восхищавшая Л. Н. Толстого, проявлялась в способности находить в слове скрытые и ещё никем не подмеченные смысловые оттенки.

Вопрос о традициях Тютчева в русской поэзии разработан мало. Символисты, провозгласившие Тютчева своим учителем, воспринимали его наследие односторонне, хотя и положили начало исследованию его творчества (В. Брюсов, А. Белый). Из советских поэтов творческое освоение тютчевской философской лирики оказалось плодотворным для Н. Заболоцкого. Многие стихи Тютчева положены на музыку русскими композиторами.

Жизнь и творчество Тютчева отражены в музейных экспозициях подмосковной усадьбы Мураново иве. Овстуг Брянской обл.

доме, что укрылся за оградою в тихом Армянском переулке, вблизи Маросейки — одной из самых многолюдных улиц в центре Москвы, — праздник.

Впрочем, никакое это не пышное торжество, выражающееся в шумном веселье, а скорее приподнятость души, охватившая каждого, населяющего сей старинный, в целых три этажа особняк.

Да как может быть иначе, когда Феденька, коему двадцать третьего ноября 1821 года исполнилось восемнадцать лет, в тот же самый день заслужил аттестат об окончании курса в Московском университете и утверждении его в звании кандидата словесных наук!

Господи, да, кажется, совсем недавно, осенью 1819-го, стеснительный, с румянцем во всю щёку юноша, по виду мальчик, чуть ли не под диктовку маменьки выводил в своём прошении:

«Родом я из дворян, сын надворного советника Ивана Тютчева, от роду себе имею 15-ть лет, воспитывался и обучался в доме родителей российскому, латинскому, немецкому и французскому языкам, истории, географии и арифметике, потом в течение двух лет слушал в сём университете профессорские лекции, теперь желаю продолжить учение моё в сём университете в звании студента, почему правление императорского Московского университета покорнейше прошу, сделав мне с знаний моих надлежащее испытание, допустить к слушанию профессорских лекций и включить в число университетских студентов словесного отделения...»

И вот по завершении учёбы — аттестат, в коем такой великолепный отзыв:

«По окончании испытания все члены отделения, основываясь на положении о производстве в учёные степени, единогласно положили: что поелику означенный студент Фёдор Тютчев, доказавший свои знания и на обыкновенном трёхгодичном экзамене и сверх того отличившийся своими упражнениями в сочинении и примерным поведением, за что награждён был похвальным листом, и после того продолжавший беспрерывно слушать лекции гг. профессоров, оказал и теперь, при уценённом ему испытании, вновь похвальные успехи и отличные сведения в науках; то члены отделения, в уважение всех вышесказанных причин, так как и времени всего учения его, продолжавшегося более четырёх лет, признают, что он, Тютчев, не только достоин звания действительного студента, но и звания кандидата словесных наук...»

Справедливости ради надобно сразу сказать: Феденька схитрил и, ещё поступая в студенты, прибавил себе цельный год вольнослушательства. К тому подтолкнули его умные головы. Дескать, каждый год пребывания в вольнослушателях засчитывается лишь за полгода действительного студенчества, а припишешь ещё подобный срок, получишь в итоге полный год. Тогда, мол, и в студентах можно будет ходить не три года, как требует устав университета, а только два. А затем — сдавай экзамен и получай аттестат.

Но какие же на самом деле надо было иметь отменные знания, чтобы не только выдержать испытания, но и получить учёную степень!

Вот почему уже не одну неделю в доме Тютчевых царит ощущение радости, и чувство сие передаётся то от маменьки к папеньке, то, наоборот, от милейшего и обычно тихого Ивана Николаевича к утончённой и легко возбудимой Екатерине Львовне, а от них, родителей, — к пятнадцатилетней Дашеньке.

Только радость радостью, а в глубине сердца у Екатерины Львовны тревожный холодок то набегает, то моментами отпускает: а далее-то что, в какую службу следует определить Фёдора?