Елена Криштоф - «Для сердца нужно верить» (Круг гения). Пушкин

Правда, тут же Афанасий Пушкин называет род Романовых отечества надеждой. Что ж, Пётр I тоже был — Романов.

...Трагедия была посвящена «Драгоценной для россиян памяти Николая Михайловича Карамзина... с благоговением и благодарностию».

И вот тут-то давайте представим, какие конкретные дома могли служить Пушкину идеалом, образцом для построения своего? О семействе Раевских мы уже говорили, но вот — Карамзин... Литератор, историк, академик, человек уже при первой встрече не молодой, Николай Михайлович Карамзин, я думаю, интересовал Пушкина и тем, как складывался его Дом. (Хотя — вот ирония судьбы: что два вычурных домика в «Китайской деревне», которые отвели Историографу, что дача Ришелье в Гурзуфе, нарядно-безалаберная — так мало походили на помещения, к коим пристало серьёзное определение: Дом).

С Карамзиным и его женой Екатериной Андреевной Пушкин встретился в ранней молодости. Ссылка оборвала их отношения. Николая Михайловича, умершего, по нынешним меркам, ещё не старым человеком, поэт больше не видел; с вдовой его дружил в последние годы жизни. А в молодости, как считают многие пушкинисты, и в первую очередь Тынянов, влюбился в неё, безрассудно и, разумеется, безнадёжно. Как в прекрасную женщину? Да. Современники говорили: вздумай художник искать модель для мадонны с младенцем на руках, лучшей, чем Екатерина Андреевна, было не найти. Младенцев, детей было много. Но изобилие их почему-то не снимало очарования. Между тем Карамзина была вдвое старше Пушкина и всего на пять лет моложе его собственной матери. Необыкновенная красота её, как говорили те же современники, отличалась некоторой мраморной холодностью. До нас дошёл, во всяком случае часто репродуцируется, один её портрет. Он очевидно неудачен, ни прилести, ни красоты рассмотреть невозможно. Но будем верить чувству поэта и отзывам тех, кто видел эту женщину, пленительную и спокойную.

О самом Карамзине кое-что мы обязаны знать со школьных лет, когда «проходят» «Бедную Лизу» и говорят несколько слов об авторе. Слова эти, я думаю, в подавляющем большинстве случаев весьма отличаются от тех, что сказал Натан Эйдельман в своей книге «Последний летописец».

Карамзин представлялся мне кем-то таким, к кому надлежит относиться с иронией. Прежде всего виноват в этом сам Пушкин.

И никто не добавлял к категорической оценке того, что Пушкин впоследствии сам открещивался от эпиграммы. И все, в ранней юности сгоряча (и тоже иронично) сказанное об историке, не ставил себе в заслугу. Никто не объяснял, что «Историю государства Российского» Пушкин назвал подвигом честного человека, никто не собрал воедино и не преподнёс нам всего, что рассыпано в письмах и заметках Пушкина о Карамзине.

Позднее многим из нас попали в руки увлекательные поиски Тынянова. Но не прибавили уважения к историку, к Карамзину как личности. Оставались всё те же ирония и туман. Из тумана едва проглядывало нечто графически острое, лишённое тепла. Бог с ним, с теплом. Возможно, Карамзин не очень-то одаривал им кого-нибудь, кроме самых своих близких и друга — поэта И. И. Дмитриева. Но в нём было другое.

...Китайский, вычурный и неосновательный домик в Царском Селе выстроен был для развлекающихся и прислуживающих. Карамзин — трудился, и больше ничего. Если не считать, что создавал вокруг себя атмосферу порядочности.

Александр I желал дружить с историком. Александр I, который уже дружил с Аракчеевым. Специальным указом Историку было разрешено топтать газоны и поляны Царского Села в любом направлении. То есть, куда ни поведёт его муза Истории Клио, — всё хорошо, не сметь препятствовать! Идёт человек, к которому царь прислушивается.

Очень можно представить, как это выглядело. Они гуляли по аллеям рядом. Сухопарый, лёгкий, внимательно наклонивший голову Карамзин и царь, считавший, что сам олицетворяет Историю.

Не может быть, чтобы Пушкин не наблюдал этих прогулок и не думал: о чём же они говорят? О правлении русских царей, одни из которых были грозными, другие — тишайшими [115]? О французской революции? О роли закона для государства и его граждан? О том, что закон — превыше всего, перед ним именно все — подданные?