Дмитрий Агалаков - Боги войны

Суровый палач, ещё недавно пытавший казаков, теперь набросил каждому приговорённому на шею петлю.

Тогда глашатай, развернув свиток, и прочитал ставший позже знаменитым приказ:

– «Матюшу Мещеряка да Тимоху Болтуна, да иных их товарищей государь велел казнить смертною казнью, как воров, через повешение»!

Одного из служилых казацких старшин, уже не вольных, а цепных, дёрнули за руку. Он посмотрел вниз. Его за пальцы держал сынишка. Старшина хотел цыкнуть на паренька, прогнать, но потом подхватил его на руки, прижал к себе и прошептал, паром согревая розовое лицо сына:

– Гляди, Ваня, как истинные казаки погибают! – он кивнул на плаху в центре Самары, где стояли пятеро измочаленных, но сохранивших достоинство даже в таком облике людей. – Гордо погибают! Имя запомни атамана: Матвей Мещеряк!

– Они разбойники, тятя? – спросил сын.

– Вольные птицы они! Орлы! Ждёт их, Ваня, казацкий рай!

Воевода окинул взглядом приговорённых.

– Твоё последнее слово, атаман! – крикнул Матвею князь Засекин. – Имеешь право!

– Ну, коли имею право, так скажу! – прохрипел изуродованный палачом Мещеряк. – Жалею я, что пошёл Москве в услужение! Что оставил вольную жизнь казацкую! Теперь жалею! – рваный пар валил из его рта, бешено сверкали глаза. – На острог я променял свою волю да на плаху! На такую вот рабскую жизнь! – атаман кивнул на стрельцов, литовцев и разрядных казаков. – Вы-то истинной вольной жизни не знали – я знал! И трижды глуп поэтому! – Он вперил тяжёлый взор в князя и его офицеров. – А вам скажу: душегубцы вы, холопы царские! Все душегубцы! Невинных казните и знаете это! – он хрипел, как смертельно раненный вепрь, в которого всадили десять рогатин сразу. Служилые казаки и стрельцы отводили и опускали глаза. Никто не мог выдержать взгляд атамана – только один воевода! – Ну так и другое знайте: сторицей вам воздастся за смерть лучших казаков! И тебе, князь, в первую очередь! И боярину Годунову, чей приказ вы исполняете! И царю нашему, коли он попускает такое предательство! Будьте же вы прокляты, волки, и да хранит Господь мою душу и души моих товарищей! Кончайте нас!

Засекин кивнул, и палач потянул за рычаг.

– Вот Барбоша осерчает на извергов этих! Точно, атаман? – успел выкрикнуть Тимоха Болтун, когда под ногами казаков уже заскрипел дощатый пол, готовый провалиться и увлечь казаков за собой в бездну. – Вот он им устроит преисподнюю! – И вдруг возвышенный трепет отразился на его избитом лице: – Господи, помилуй!..

Тут и оборвалась их песня! И не стало пяти вольных казаков во главе с Матвеем Мещеряком! Ещё одним великим волжским атаманом, ставшим разменной картой в большой политике молодого Московского царства!..

А пророчество Тимохи Болтуна сбылось. Ещё как сбылось! Штурмовать крепость Самару атаман Богдан Барбоша не решился. Не настолько он был безрассуден – погубил бы он себя и товарищей! А вот объявить войну Москве на волжских просторах, где когда-то была его ставка, он надумал твёрдо. Случилось это сразу после того, как подошли к нему, хоть и с опозданием, его товарищи и с Яика, и с других волжских рек и просторов, и даже с Дона. И началась одна большая разбойная резня, тем более пришла весна, и весёлые казаки-разбойники вновь смогли сесть на струги. Они били стрелецкие отряды, брали на абордаж царские суда, грабили купеческие караваны, и такие стычки почти всегда заканчивались смертью своих и чужих торговцев, но особенно казаки не жалели ногайцев, чья мстительность стала причиной смерти Мещеряка и его товарищей. Их улусам пощады не было: казаки вырезали всех мужчин, а женщин и детей продавали в рабство. И только после ограбления на Волге большого персидского каравана, посольского, богатого, чья сохранность была крайне важна для Москвы, столица осерчала не на шутку. К тому времени имя Богдана Барбоши, головореза с Волги, летало по Руси от Москвы до Бухары и от Каспия до Урала. Столица снарядила огромное войско для войны с волжскими казаками-разбойниками. Такие войска Москва отправляла только на войну с черемисами или татарами! Но до больших стычек не дошло: едва воеводы вышли на Волгу, казаки точно сквозь землю провалились. Правда, в дипломатических грамотах Москва писала в Персию, что виновные наказаны и повешено четыреста казаков, но это была чистая ложь!

Кто ж проверять-то будет?!

Когда позже царские воеводы дошли с большим стрелецким войском и пушками до Яицкого городка, дабы разметать мятежную крепость в пух и прах, а злыдня атамана повесить, Богдана Барбоши на Кош-Яике уже не было. Собираясь, он сказал яицким атаманам и казакам: «Меня будут искать – не вас! Я теперь вне закона. И на меня Москва всех собак спустит! – Барбоша знал, что воевать со всем остальным казачеством у Москвы не будет ни сил, ни желания. – С вами они на мировую пойдут, – сказал на прощание он. – А я пережду годок, другой, третий. За это время много воды утечёт!» Так и случилось. Воеводам сказали, что Барбоша утёк. Даже пригласили одного из воевод в крепость. Куда утёк? Да Бог его знает! В Китай, говорят! И московские воеводы не стали воевать яицких казаков. Никто бы от того не выиграл.