Валентин Костылев - Иван Грозный. Том I. Книга 1. Москва в походе. Книга 2. Море (Часть 1)

— Об отъезде в Литву, либо в Польшу, либо в Свейское государство сговора не было?..

— Нет, батюшка наш, пресветлый Иван Васильевич, не было, да и быть не могло…

— Не могло? — переспросил царь, пристально глядя в лицо Колычеву.

— Клянусь памятью своего батюшки и своей матушки, что и в помине того не явилось. Да и сам яз пошел на то сборище не ради чего-либо худого, а так, любопытства ради! Обитаю яз в лесу и ничего не знаю о московских делах, думал: тут кое-что и узнаешь… Вот и пошел… Прости меня, батюшка Иван Васильевич, попутал меня окаянный, а так я, кроме любви к тебе и холопьей преданности, ничего в сердце своем не имею.

Царь тяжко вздохнул:

— Эх вы, слуги сатаны! Одному Богу молитесь, другому кланяетесь… Не верю я, Никита, и твоим слезам! Одна скатилась, другая воротилась… Кто всем угодлив, тот никому и непригодлив… Мои бояре — сухие сучья, молодых, свежих листьев на них никогда не будет. Вот и ты такой, как я вижу тебя. Можешь ли ты мне сказать о своем брате, будто он никогда не осуждает меня, будто Иван Борисыч мой честный, преданный единомысленник?

Колычев задумался. Сказать правду страшно, а соврать еще страшнее.

— Не гневайся, великий государь! Не единомысленник он твой… Нет! — задыхаясь, давясь, растерянно пробормотал Колычев. — Не хочу яз кривить душой.

— Спасибо и на том.

Немного подумав, Иван Васильевич сказал:

— Приблизил бы я тебя к себе, чтоб ты прямил мне и всю правду о своих друзьях доносил бы мне, царю своему, но… не заслужил ты того, не можешь ты быть моим глазом и ухом… Недостоин, ибо нет у тебя единомыслия со мной… Честная и светлая голова двоим не служит. Чтобы стать моим человеком, моим честным слугой, нужно отречься не токмо от товарищей, но и от отца, и матери, и детей…. Где же мне теперь иметь к тебе веру? Пытать тебя я не стану, отпущу с миром, но…

Царь на минуту задумался. Потом, указав рукою на ката, сказал:

— Да будет он нашим послухом! [44] Свидетелем. Ежели где бы то ни было, а наипаче на войне, учнешь ты хулу на меня возводить и откроешь тайну о моем допросе тебя и о пыточной келье моей, то жди Божьей кары в том же месте. Где то совершишь. Не меня ты опорочишь, не мне ты зло сотворишь, а моей власти царя всея Руси. Оное равно измене царству, особливо ежели в дни брани хула на владыку возводится. Неволить тебя я не буду, чтоб стал ты моим верным помощником, но и чтоб ты стал тайною помехою моему делу, того не стерплю А за правду, сказанную здесь, спасибо и отпускаю тебя с миром. Иди и помни мои слова.

Колычев вышел в земляной коридор пошатываясь, обессиленный сидением в каземате, страхом и пережитым волненьем.

Царь долго с хмурой улыбкой смотрел ему вслед.

— Гаси огонь! — сказал он кату. — Вот коли так бы легко мне было погасить огонь злобы моих бояр! Тот огонь сильнее пыточного огня. Нам с тобой не погасить его! Не пересилить!

Заутра — выступление в поход.

Иван Васильевич, поднявшись в свою палату из пыточного подземелья, стал на колени перед иконами и долго с усердием молился. До тех пор молился, пока к нему в дверь не постучали. Поднявшись с пола, он сел в кресло, крикнув, чтоб вошли.

Появился тот, кого царь ждал, — Алексей Данилыч Басманов, любимый его воевода, дородный, всегда веселый, мужественный красавец. Он низко поклонился царю.

— Допрашивали! — сказал Иван Васильевич с улыбкой. — Покаялся. И брата своего не пощадил. Однако в походе присматривай за ним. За теми тож, о ком мы с тобой говорили. Переметная сума и он, как и другие. Пускай Васька Грязной будет близ него. Чуешь? Телятьева с собой возьми, коли под Нарву пойдешь. Надо, чтоб верные мои люди не зевали, да не зазнавались… не болтали попусту…. Тайну умели б блюсти, не делая порухи крестоцелованию… Ну, с Богом! Служите правдой, а я не забуду вас…

После ухода Басманова Иван Васильевич долго сидел в кресле глубоко задумавшись. Трудно ему было в эту ночь заснуть.

Несколько раз он заглядывал в опочивальню, подходил к ложу, приготовленному постельничим для спанья, но тотчас же отходил прочь и садился снова в свое любимое кресло, убранное леопардовыми шкурами, подаренными ему английским послом Ченслером. Здесь он, в полусне, и провел эту ночь.

Благовест всех московских сорока-сороков, гром выстрелов кремлевских пушек возвестили о выступлении войска в поход.

Вся Москва с мала до велика высыпала на улицы и площади, провожая войско добрыми пожеланиями. Певцы, под струны гусель, распевали сочиненные ими самими стихиры, прославлявшие храбрость непобедимых русских витязей. Они поминали прежде живших великих московских князей, пели славу великому князю и царю всея Руси Ивану Васильевичу, «самодержцу и могучему покорителю царств».