Валентин Пикуль - Крейсера. Ступай и не греши. Звезды над болотом

Последними словами жандарм внес в душу женщины тревогу, и эта тревога не ускользнула от ястребиного ока ротмистра.

На этот раз Эльяшева отвечала медленно, процеживая каждое слово:

— Если вы, ротмистр, все уже досконально знаете, то, надеюсь, вам отлично известно и то важное обстоятельство, что господин Вознесенский не ссыльный, а уездный секретарь. Своего рода — местный столп власти!

— Так-то оно так, — согласился ротмистр. — Но вы плохо осведомлены, что этот «столп», как вы о нем изволили выразиться, будучи управляющим винным складом в Шенкурске, расхитил тысячу двести двадцать рублей… с копейками!

— Вознесенский известен тем, что даже взяток не берет; не мог он этого сделать.

— Взяток не берет, мы это знаем. Но он расхитил казенные деньги по акцизу. Он сюда тоже сослан как ненадежный. Будучи же в Архангельске под следствием, этот господин публично, в присутствии чинов полиции, поносил государя императора… за что и сидел восемь месяцев в губернской тюрьме. Вот оно, ваше окружение!

Екатерина Ивановна вконец растерялась:

— В последнее я могу поверить, ибо Аполлон Касьянович человек невоздержанный. Он мог кричать любую глупость на стогнах империи под влиянием делириум тременс, а проще говоря — под влиянием винной горячки. Но я не верю в другое… в растрату!

— Начет по казне с Вознесенского еще не снят, — объяснил Гамсахурдия. — Секретарь до сих пор казне должен… И в любой момент дело можно возобновить, а тогда он пойдет по этапу.

Ротмистр встал и подтянулся:

— Давайте будем честны, мадам. Не все так уж чисто в вашей столовой, как вы желаете мне изобразить. Лучше представить дело таким образом, что вас опутали, вовлекли… вы невиновны. Итак, что мне сообщить в докладе губернскому правлению по долгу адъютанта этого правления? Закроете вы столовую или нет?

Момент был очень трудный для женщины. Одно лишь слово — «нет» — произнесла она, и ротмистр откланялся… К ней заглянул потом Никита Земляницын:

— Екатерина Ивановна, обо мне он говорил что-нибудь?

— О тебе, милый, я и без того все знаю. А вот про Аполлона Касьяновича… это для меня ново! Кажется, тучи стали сгущаться над этой несчастной Пинегой, будь она неладна… Никита, я не могу понять, а… что вас здесь удерживает?

— Но куда убежишь?

— Сейчас все здравое и активное будет копиться в эмиграции. Я вам ничего не советую. Но тучи сгущаются, — повторила Эльяшева. — А сколько вам надо?

— Я вас не понял, — удивился Никита.

— Денег, черт побери! Я деньги имею в виду… Не для свадьбы, конечно. А побег — дело святое. Слушайтесь меня, юноша. Я еще молода, но я очень опытна в жизни. Я умею чуять опасность, когда она бесшумно приближается на цыпочках.

Жандарм все-таки повидался с Вознесенским — на бегу, между другими делами. И без особого ликования заметил:

— Вы там, секретарь, что-то пишете теперь… Стоит ли? В хрестоматию все равно не попадете. Волнения же ваши относительно повального пьянства в губернии неосновательны, ибо первым, кто сопьется, будете именно вы — автор!

— А я теперь и не пью, — хмуро сообщил Вознесенский.

— Лучше бы уж пили, — продолжал ротмистр. — А статьи ваши о бедственном положении мужика тоже полны вымысла. Архангельск их не печатает, и правильно делает.

— Зато напечатала Москва и — наконец — Петербург!

— Они просто не извещены, что в недородные уезды нашей губернии сейчас вовсю поступает хлеб… отличного качества! Из Германии, чтоб вы знали! Губернатор у нас молодцом. Понятно?

— Нет, непонятно, — мотнул головой Вознесенский.

— Как же не понять такой чепухи? Я же вам русским языком толкую, что Германия продала нам хлеб.

— Чепухи-то как раз и не понимаю. Не могу разуметь, хоть тресни, отчего Пруссия продает нам хлеб — тогда как немцы всегда этот хлеб у нас покупали и покупают?

Но ротмистр пресек разговор.

— Это, — сказал, — высокая политика. Не по нашим зубам. Не советую залезать в подобные дебри — заблудитесь… Лучше подумайте, как рассчитаться с казной. Там немалый начет… с копейками!

— Пожалуйста. Копейки могу тут же вернуть, а рубли пусть останутся за мною…

Дома Вознесенского ждал пакет, в котором лежали деньги — 1220 рублей — и записка от Эльяшевой такого содержания:

«Все может кончиться плохо. Мне очень больно, но я вынуждена так поступить. Примите без благодарности. Покройте грехи своей беспутной младости и более не грешите… До этого я Вас не знаю».

— Чистоплюйство! — буркнул секретарь и направился к Эльяшевой.