Олег Слободчиков - Великий тес

Коновал достал угольков из печи, налил в чарку крещенской воды, нашептал на нее, опрыскал Савину, потребовал поганое ведро и две чарки вина: одну себе, чтобы рука не дрогнула, другую бабе, чтобы не померла от испуга.

Выпив без закуски, коновал маленьким ножом проткнул Савине живот пониже пупка. И потек из раны гной с кровью. Да так много, что Иван отводил глаза ко святому углу, накладывал на себя крест за крестом и все винился перед Господом за насмешки над престарелыми библейскими стариками, которые услышал нечистый и посмеялся, как водится, громче всех.

Как только вытек весь гной, коновал залепил рану подорожником и потребовал с сына боярского за лечение шесть чарок, то есть полкружки крепкого вина.

— Упадешь! — недоверчиво взглянул на него Иван.

Но Савине стало легче. Она свободно задышала и даже забылась во сне, а когда открыла глаза — попросила есть.

— Заслужил награду! — согласился сын боярский. Налил Антошке во флягу семь чарок. Пригрозил: — Завтра опохмелишься — не замечу, запьешь — дам батогов!

Коновал вскарабкался на коня, уехал подальше от острога и от казачьего головы. Савина утром поднялась и захлопотала, как прежде, будто беда миновала бесследно.

В августе дальние караулы донесли Похабову, что от Падуна поднимается сотня русских людей, и он выслал к ним казаков с лошадьми помочь дотянуть струги гужом. Сам же встречал прибывших у пристани, под острогом.

Пришла перемена годовалыцикам, на которую Похабов не надеялся. Половина прибывших была из пашенных людей, присланных в Братский и Балаганский остроги. Четыре десятка служилых, пришедших на перемену годовалыцикам, едва хватало для обычных служб. Большей частью это были казаки из ссыльных и наверстанных голодранцев. Из старых стрельцов пришел один Алешка Олень, служивший прежде на Амуре.

Василий Черемнинов объявил, что хочет остаться еще на год, и Похабов выпроваживать его не стал. Остался при нем еще на год и Арефа Фирсов.

Пятнадцать служилых и всех пашенных людей казачий голова отправил в Балаганский острог. Оттуда и из Братского собирались вернуться в Енисейский всего полтора десятка служилых. После бунта и бегств гарнизон поредел больше чем на треть. Как рассказывал Алешка Олень, в Илимском, у Петра Бунакова, было того хуже.

Иван перекрестился, помянув заупокойной молитвой Петра Бекетова, чем удивил даурца Алешку Оленя.

— А как он в Тобольский попал? Я уходил с Амура — там был, живой, — покачав головой, старый стрелец поскреб затылок и тоже перекрестился в помин. — Наверное, из Якутского через Мангазею ушел!

Дав передохнуть людям, Похабов стал принуждать их укреплять острог, который прибывшим казался неприступным. Холодало. Надвигалась осень. За ней уже виднелись белые уши зимы, а присланные казаки не имели обуви, кроме чуней и бахил, в которых пришли, то и дело отлынивали от работ, попадались голове на игре в зернь. Все жестче творил расправу сын боярский. Без батога уже не выходил из приказной избы.

С осенними туманами с Байкала сплыли десять служилых Якова Поха-бова. Кормщиком у них был казак Сенька Новиков, отправленный казачьим головой с Иркута в помощь Бекетову. О службах атамана Якова Сенька рассказывал неохотно и уклончиво. Из сказанного старый Похабов понял, что сын гак и не помог Бекетову, но в точности исполнил наказ воеводы. О том, что с ясачной казной Яков вернулся в Енисейский острог через Ленский волок и был отправлен в Москву, он уже знал от прибывших сменщиков.

За Байкалом шла нескончаемая война. Возле Селенги был вырезан весь посольский отряд Ерофея Заболоцкого. Кто напал на них? О том гадали и говорили по-разному.

Едва Иван проводил служилых с Баргузина, к нему прибежал коновал Антошка Титов и стал слезно жаловаться на попа Ивана, который отобрал у него телегу с копной сена. За что отобрал, какие грехи отпустил за это сено, Похабов дознаваться не стал, велел казакам до выяснения правды выпрячь из груженой телеги казенного коня. Острожный поп ни просить, ни ругаться со служилыми не стал: сам впрягся в оглобли и притащил телегу с сеном к дому.

И почувствовал Иван Похабов, как опостылело ему его головство, а перемены опять не прислали. Правда, он о ней и не просил из-за болезни Савины, а воевода медлил, получая с Ангары ясак с прибылью.

Худо-бедно, но к холодам голова укрепил острог и начал достраивать мельницу. В ноябре встала Ангара. И вдруг новая вода хлынула по застывшей реке, взломала лед и утихомирилась, покрывшись так, что ни на лыжах не пройти, ни на санях не проехать.