Олег Слободчиков - Великий тес

Прошлый год бежали казаки Проньки Кислого. С ними шестьдесят казаков и пашенных. Потом бежал Васька Черкашин с полусотней. Служилые Давидки Егорова Кайгорода и Федьки Баранова бежали, но их поймали и били. Илимский воевода послал в погоню за беглецами стрелецкого сотника Анциферова! — Яков опять зыркнул по сторонам и придвинулся к отцу: — Ушел он в Дауры со всем отрядом. Знаешь хоть, — пытливо и недоверчиво взглянул в глаза отца, — что сорок служилых Верхоленского острога собрали круг, со знаменем и с хоругвями самовольно ушли к Бекетову.

Иван Похабов в недоумении замотал головой. Он не слышал этого, но, зная ум Петра Ивановича, не поверил сказанному.

— Нынче по всей Лене смута, — с горячностью продолжал сын. — Михейка Сорокин ей главный заводчик. А с ним, по слухам, три сотни служилых, гулящих и пашенных. Грабят торговых, осадили Илимский, идут в Дауры, на дальнюю государеву службу.

А Якунька Сорокин шел из Енисейского с рожью впереди меня. На устье Илима его встретил брат Антипка. И решили они моих людей сманить в Дауры, а припас отобрать. С помощью Божьей да со стрельцами Заболоцкого, — кивнул в сторону шедшего позади посольского отряда, — отбились мы. Но смута среди наших казаков! — Якунька повел глазами по сторонам. — Пока со стрельцами, держу всех их в страхе! — сжал кулак. — Батюшка помогает! Дай ему Бог! — размашисто перекрестился. — Печенкой чую, терпят пока. Думают, ты нас, атаман, на Витим выведи. А дальше мы и сами уйдем!

Крякнул Иван, запустив пятерню в седую бороду:

— Вот те и кумовья Сорокины! Тридцать лет в одних службах. Седина в бороду — бес в ребро! Не утешились старики. Понимаю! Всех нас манила Сибирь волей, а захомутала службой. Ну, Михейка! Долго терпел. — И встрепенулся с усмешкой, взглянул на сына: — А ведь нынче Афонька Пашков про меня никак не мог не вспомнить?

— Есть и тебе от него грамота, и Митьке Фирсову!

Старый Похабов снова покачал головой. Всколыхнулось в душе что-то давнее, несбывшееся, забытое, что до конца не было вытравлено ни ласками Савины, ни посольством в Мунгалы. Вспоминались смутные мечтания молодости о вольной земле, о подвиге и свободной жизни, которая так не сложилась.

Судьба сполна одарила его высоким чином и должностью, какие в молодые годы на ум не приходили, дала сына, добрую, любимую женщину, каких он не был достоин по грехам своим, недодала самую малость, ради которой взбунтовался Михейка Сорокин.

— Ну, Михейка! — снова пробормотал он.

— Я зачем все так подробно рассказываю? — с обидой в голосе сказал сын. — Афанасий Филиппович возвращает тебе казачье головство. А мне велел во всем тебе прямить, пока не уйду за Байкал. Над всеми людьми и острогами по эту сторону — ты снова голова. Думай, как искоренить смуту.

— Буду думать! — равнодушно ответил сыну старый Похабов. Широкой ладонью сбил на ухо шапку: — Раз уж снова поставлен на головство, надо сходить к московским стрельцам, — оглянулся на посольский струг.

Дворянин по московскому списку и московские стрельцы шли берегом. Два важных посла сидели в струге с царскими подарками. Еще двое стояли на корме и на носу, ловко орудовали шестами. Спотыкаясь на окатыше, острожный конь тянул судно против течения реки.

— Так это мои послы? — удивленно взглянул на сына старый Похабов. — Те, которых я в Москву возил от царевича Цицана!

— Твои! — смешливо кивнул Яков. — Возвращаются на родину с почетным караулом.

— Долго, однако, гостили у царя!

Арефа Фирсов, оставленный братом на приказе, и прежде предлагал Ивану Похабову занять в остроге избу приказчика. Теперь, получив наказную память от воеводы, приказал казакам перетаскать туда пожитки казачьего головы. А тот, оказывая почести царским послам, поселил их в своей избе вместе с Ерофеем Заболоцким. На другой день посольский отряд ушел к Балаганскому острогу. Послы спешили в родные края.

В съезжей избе атаман Яков Похабов читал вслух грамоты и наказные памяти воеводы. Здесь собрались лучшие люди, казачья старшинка и прибывший поп. Все почтительно слушали молодого Похабова. Слушал его и казачий голова. Раздумывая о своем, он недоверчиво хмыкал.

«А самому казачьему голове во всем радеть пользе и прибыли государевой, сменять и сажать приказных, смотреть накрепко, чтобы служилые и промышленные люди зерни и карт не держали и русским бы промышленным по зимовьям и иноземцам грабежа и насильства и утеснений не чинили. А будет кто табак при себе держать, того бить нещадно батогами. А промышленных и торговых людей, самовольно являющихся в братские улусы и тунгусские угодья, гнать и наказывать, праздно шатающихся гулящих людей к делу принуждать».