Марта Меренберг - Зеркала прошедшего времени

– Я не умру, месье Геккерн? – рыдал Жорж. – Я… у меня есть еще две сестры, старше… и брат, маленький… a maman умерла… А я не хочу умирать…

– Не хочешь – не умирай, – из последних сил пошутил Геккерн, не выпуская его руки. Рука Жоржа была тонкой, но сильной и по-мужски изящной, чуть покрытая легким золотистым пушком волос. – Успокойтесь, mon chег. Я… мне надо уйти… правда. Я зайду к вам… п-позже. Сейчас у вас будет врач, вам нужен полный покой.

Жорж совсем по-детски всхлипнул, вытерев кулаком мокрые от слез глаза, и с надеждой вымолвил:

– Вы еще придете, месье Геккерн? Правда?

– Правда. Не умирай. А то больше не приду, – напоследок попытался приободрить юношу Геккерн и вышел, столкнувшись в дверях с сухопарым остроносым врачом.

– Я буду ждать вас!..

– До свидания, Жорж Шарль…

– …да, несомненно, лучше… и вызовите горничную – там надо немедленно убрать осколки, принести новую вазу и свежие цветы… чаю…

Последних слов барона Жорж уже не слышал. Он впал в блаженное забытье, заснул счастливый, как в детстве, и ему снилось, как будто он вновь в своем родном Сульце, и maman с улыбкой смотрит на него и ласково щурит из-под кружевной шляпки ясные синие глаза…

На залитой осенним солнцем ратушной площади Констанза толпился народ, духовой оркестр наигрывал вальсы, высокие витражные окна старинного готического собора с пухленькими веселыми ангелами на глядящих в небо порталах окрасили серые камни мостовой в праздничное многоцветье, искрящееся под солнцем после ночного дождя. Нарядные горожанки выходили из церкви, улыбаясь, радуясь последнему осеннему теплу, маленькие детишки вылизывали сахарных петушков на палочках, вальяжные отцы семейств, сдувая из-под пышных усов белую кружевную пену, пили пиво под резными деревянными вывесками в форме кружек, и чайки, прилетевшие с набережной, уже успели подраться с местными голубями из-за вкусных крошек, которые щедро бросали птицам дети.

Высокий худощавый господин лет сорока, с тонким лицом, окаймленным элегантной бородкой, и бледный молодой человек лет двадцати в военной шинели неспешно прогуливались по площади, ведя один из тех бесконечных разговоров ни о чем, которые можно услышать в любом светском салоне от Парижа до Санкт-Петербурга.

– …курсантом военного училища в Сен-Сире. Ну, это знаменитая военная школа для мальчиков… Разумеется, я старался, чтобы maman и papa могли гордиться мной, но, вы понимаете, господин барон, после Июльской революции мы все еще поддерживали государя Карла Десятого… Потом устроили демонстрацию, жандармы, конечно, всех нас разогнали, и меня вместе с другими легитимистами исключили из Сен-Сира… Это ужасно, барон, потому что я не вижу для себя другой службы, кроме военной…

– У вас в Сен-Сире были друзья, дорогой Жорж?

Дантес быстро взглянул на барона и, покраснев, отвел глаза. Его лучший друг и сосед по комнате, высокий и темноглазый Огюст Ноэн, на всех занятиях рисовавший шаржи на почтенных и уважаемых профессоров, и Жан-Клод Трэне, полная противоположность Огюсту, медлительный и задумчивый, поэт, с глазами, полными элегической тоски… Его заклятый враг Метман, вызывавший в нем такую бурю эмоций, что каждая их перепалка в коридорах сен-сирской школы едва не кончалась для Жоржа дуэлью… Мальчишки хохотали до упаду над их ежедневными упражнениями в остроумии, их неоднократные попытки стреляться стали уже почти легендой Сен-Сира, а непристойные шаржи на Рене Метмана, нарисованные умелой рукой и распаленным воображением Ноэна, передавались из рук в руки, неоднократно попадаясь на глаза строгим учителям. За один из таких рисунков мальчикам пришлось однажды остаться после уроков, выслушать длинную и занудную проповедь профессора, а потом подвергнуться порке…

Этот Матье, «военный стратег», как его называли в школе, слыл среди курсантов отъявленным мерзавцем и садистом, готовым пороть первую попавшуюся под руку курсантскую задницу за любую провинность. Кроме того, за ним водились и иные грешки, при воспоминании о которых Жорж покраснел еще больше.

Кнут и пряник… Порка и поцелуи… Боль, приносящая ни с чем не сравнимое удовольствие…

Ему хотелось непременно поделиться с кем-нибудь своими открытиями, и Огюст был именно тем человеком, который понял. Он и раньше подставил бы Жоржу левую щеку, если бы тому вдруг вздумалось ударить его по правой, но теперь при виде Дантеса глаза его заволакивала туманная дымка, а с каждого листа его тайного дневника нежно улыбался юный кадет, чьей тонкой золотистой красоте фавна не грозили ни преувеличение, ни лесть.