Николай Омелин - Разбойничья Слуда. Книга 4. Рассвет

Конюхов махнул на Гаврилу рукой, прикрыл дверь и подошел к окну.

– Ишь, какой умник! Бумажку порви! – возмутился он. – А зачем мне ножик-то? Загрызли конюха волки. Чего старое ворошить?

– Ну, коли так, тогда арестовывай, – равнодушно проговорил Оманов.

К середине лета после затяжных июньских дождей в Ачеме установилась очень жаркая погода. К полудню воздух прогревался настолько, что надоедливый до того гнус прятался так, словно его никогда не было. Скот, до этого спасавшийся от него в реке, теперь с удовольствием пасся на прибрежном лугу. Наевшись спелой травы, коровы неспешно ее пережевывали, разлегшись на разогретой земле.

Крестьяне, занятые на сенокосе и в поле работали в одних рубахах, скрывая от палящего солнца бледные тела. А вот в кузнице, где с недавних пор работал Гаврила Оманов, раздеться было нельзя. С дышащим жаром горном и раскаленным железом шутки плохи: любая неосторожность могла привести к ожогу. Время от времени он вместе с кузнецом Никитой Третьяковым выходили на улицу, доставали из колодца несколько ведер холодной воды и с удовольствием обливали друг друга.

К полудню, когда в кузнице дышать стало совсем нечем, они отправились по домам на обед. Первым делом Гаврила пошел к реке. Все-таки полежать в прохладной речной водице намного приятнее, чем просто обливаться из ведра. У самого берега скинул надоевшие сапоги. Затем, не снимая штанов и осторожно ступая по острым камням, забрел по колено в реку. Умывшись, он повалился на спину, слегка приподняв над водой голову. Желанная прохлада обволокла все тело, постепенно впитывая в себя накопившееся в нем тепло. Пузыри воздуха вспучивали намокшую рубаху, а вода приятно щекотала живот. Гаврила закрыл глаза и погрузился в сладостную дремоту.

Возможно, он лежал бы так еще долго, но севшая на нос стрекоза вернула его к реальности. Оманов смахнул не прошеную гостью рукой, медленно поднялся и побрел к берегу. Идти домой в мокрой одежде не хотелось, и Гаврила направился к ближайшей бане немного обсохнуть. Устроившись в тени, прикрыл рукой глаза. Едва он задремал, как совсем рядом громко брякнула щеколда. Звук повторился и следом послышался скрип открываемой двери.

Оманов открыл глаза и прислушался. Внутри бани послышались чьи-то шаги, а спустя минуту Гаврила услышал звук переливаемой воды. Лишь только журчанье стихло, как с улицы послышалось негромкое покашливание.

– Григорий Пантелеевич, нешто баньку решил стопить? Кабыть не суббота, – донесся до него голос Варвары Чупровой.

После этого женщина замолчала и снова закашлялась.

– Ты бы вышел на улицу. Потом управишься, – справившись с недугом, договорила она.

После небольшой паузы снова скрипнула дверь.

– А у нас в милиции выходных нет. Когда служба позволяет, тогда и отдыхаем, – проговорил вышедший на улицу Конюхов. – Ты чего прохлаждаешься, Варвара Сидоровна?

Гаврила пошевелился, и хотел уже выйти к ним, но что-то его удержало. Он прикрыл глаза, притворяясь спящим.

– Да, я ведь, то так. Знаю, что денно и нощно на службе. Мне сегодня шестой десяток пошел. Вот бригадир и отпустил раньше. Иду мимо, а тут ты.

– Мои поздравления, – равнодушно проговорил Григорий.

– Чего? – переспросила Варвара. – Ты громче говори.

– Поздравляю, говорю, – повысил голос Конюхов.

Чувствовалось, что присутствие Варвары не доставляет ему особой радости.

– Я чего тебя отвлекла-то, – чуть понизив голос, проговорила та.

– Если ты о Лизке справиться пришла, то мне тебе нечего сказать, – произнес Конюхов. – Ответ на запрос я тебе показывал. Осуждена. Где и что сейчас с ней не знаю.

– Значит не нужно золото тебе, товарищ милиционер.

Последние слова Чупрова сказала негромко, и Гавриле пришлось напрячь слух, чтобы расслышать.

– А чего мне с тобой о том говорить? Все одно ничего не скажешь.

– Лизку вернешь, скажу. Все, что Серьга нашел и увез, твое будет, коли найдешь, – после небольшой паузы сказала Варвара. – Все, о чем знаю, расскажу. Не вернется Лизка, умру, но ничего не скажу.

– А чего тебе Лизка?

– Я тебе в прошлый раз все сказала, Гриша и повторяться не буду. За хорошую женку заступиться некому.

От услышанного Гавриле стало не по себе. Понимая, что стал невольным свидетелем того, что знать ему не следовало, он перевернулся на живот и тихо пополз прочь от бани. Завернув за угол, прижался спиной к стене и затих. И сделал это как раз вовремя, потому как Конюхов шагнул в сторону от двери и посмотрел в то мест, где он недавно лежал.