Андрей Воронов-Оренбургский - Сталинград. Том четвёртый. Земля трещит, как сухой орех

Он верил и не верил. Терзался, страдал, чувствовал, как ноет сердце за горцев, за любимый Кавказ. Понимал, что это предательство, как не крути, бросало чёрную тень и на все другие народы Кавказа, который сейчас от гитлеровцев, рвущихся к богатым месторождениям нефти, защищала страна. Его передёргивало лишь от одной этой мысли – измене Советской Родине…А голос особиста Хавив, словно возникший из небытия, снова картаво звенел в ушах:

– Первое обвинение, которое таки следует предъявить вашим соседям – чеченцам и ингушам – это массовое дезертирство. Вот копия документа…полюбуйся, что говорится о сём в докладной записке на имя народного комиссара внутренних дел товарисч-ча Лаврентия Берии «О положении в районах Чечено-Ингушской АССР», составленной зам. Наркома госбезопасности, комиссаром 2-го ранга Богданом Кобуловым по результатам его поездки в Чечено-Ингушетию этого года и датированной 9 июня 1942 года:

«Истинное отношение чеченцев и ингушей к Советской власти наглядно выразилось в массовом дезертирстве и уклонении от призыва в ряды Красной Армии.

При первой мобилизации в августе 1941 года из 8000 человек, подлежащих призыву, дезертировало 819 человек.

В октябре 1941 года из 4733 человек 462 уклонились от призыва. В январе 1942 года при командовании национальной дивизии удалось призвать лишь 50 процентов личного состава.

В марте 1942 года из 14576 человек дезертировало и уклонилось от службы 13560 человек, которые перешли на нелегальное положение, ушли в горы и присоединились к разбойным бандам». И это всё…во время самой ужасной, кровопролитной войны, когда вся страна от мала до велика отдаёт все силы и жизни в смертельной схватке с фашизмом!!. Ты понимаешь, Танкаев, чем это грозит всему твоему Кавказу?! Вот, вот всеобщей ненавистью советского народа, недоверием, презрением!

На протяжении всего допроса, подполковник из раза в раз, возвращался к этой теме и внедрял в его ум до этого неизвестные ему факты, разоблачал подлинные причины массового дезертирства, бандитизма и укрывательства немецких диверсантов в мятежной республике.

– Теперь, Танкаев, надеюсь, чуесч-ч? Где собака зарыта? Абреки твои сельсоветы жгут, райкомы грабят! Коммунистов, комсомольский актив, как свадебных баранов режут…А в это время, понимаесч-ч, весь советский народ кровь на фронтах проливает! Гололобое зверьё знач-чит с барышом, а защитник-труженик опять нагишом?! Бесправен, запуган, унижен, как в гражданскую? Так пересыпал свою главную речь Хавив ругательным забористым перцем. Что сделать с ними за это? Верно,товарисч-ч маузер! Всех, всех к стенке предателей! Папахи-кинжалы долой и прилюдно-о!..Пусть волчьи стаи собственной кровью умоются!! Шкуры содрать с них!..

..Он помнил, как пробовал возражать, но Хавив едко и срамно высмеивал его доводы. Забивал в тупик простыми, убийственно простыми вопросами и Магомед волей-неволей вынужден был соглашаться, а вернее молчать.

Но самое страшное в этом было то, что сам он в душе чувствовал правоту особиста и был бессилен противопоставить ему возражения, не было их, да и нельзя было сыскать. С ужасом Магомед сознавал, что умный, коварный и злой Хавив постепенно неуклонно разрушает все его прежние установки о кавказском единстве, родине, о его понимании горской чести и доблести.

…Вот и теперь, ворочаясь на жёстком лежаке, вслушиваясь в стук колёс, он чувствовал небывалую тяжесть на сердце…Что подгнили и превратились в прель эти традиции, ржавью подточила их чудовищная круговерть войны, оживив старые распри, фанатичные, религиозные призывы Джихада и кровную месть. Эти мысли, как раскалённые угли, прожигали его самоё, изнуряли, придавливали цепкий, но не искушённый в этих проблемах ум. Он метался, искал выход, разрешения непосильной для его разума задачи и с пугающим откровением находил его в беспощадных ответах Хавив.

Изжаленный до нельзя этими вопросами, соскочил со своей полки, натянул сапоги, гимнастёрку не подпоясываясь ремнём, сунул в карман галифе спички и початую пачку «Казбека».

– Товарищ комбат, – всполошился держурный комвзвода лейтенант Смоляков. – Могу чем помочь?

– Сиди, сиди…Нарушений нет?

– Никак нет, товарищ майор.

– Станция скоро?

– Не могу знать. Эшелон идёт не по расписанию.

– Да знаю…Политрук Зимин гдэ?

– Спит, товарищ комбат. Обход провели, всё спокойно. Караул сменился двадцать минут назад. – Смоляков протянул руку с часами к керосиновой ламне «летучая мышь».