Андрей Воронов-Оренбургский - Сталинград. Том четвёртый. Земля трещит, как сухой орех

Первоначальные впечатляющие победы немцев на Кавказе в 42-ом году, были, в том числе и результатом активного культивирования в частях Вермахта «немецкой стойкости» и «тевтонского духа».

Но даже массированная политподготовка не могла компенсировать негативный боевой опыт, приобретённый немецкими частями в негостеприимных степях и предгорьях Кавказа. Здесь моральные и физические качества германских солдат должны были пройти проверку огромными расстояниями, дикой жарой и пылью, а также жестокой нехваткой воды – колодцев на юге России было мало, и вода в них была почти не пригодна для питья. Выжженная степь, солончаки и крутые горы, по которым наступала группа армий «А», чтобы выполнить приказ фюрера о захвате нефтяных месторождений, даже физически отлично подготовленных солдат заставляли воевать на пределе их человеческих возможностей.

* * *

…Им сказочно повезло. «Сталинец» – паровоз 1-4-2 серии И.С., – который должен был отправиться в Сталинград, оказался цел, лишь по той простой причине, что накануне налёта немецких штурмовиков, был отогнан машинистами в ремонтное депо для планового осмотра.

В течение четырёх часов силами двух батальонов, под руководством опытных железнодорожников, были расчищены и налажены пути, подцеплены оставшиеся вагоны и, под покровом ночи, эшелон тронулся на юго-восток. Продвигались медленно, часто стояли из-за мелких ремонтных работ на «железке», контрольных пропускных постов, сверки документов, связи с начальством, чего-то ещё и ещё, но эти мелочи, казалось, не замечались измученными бойцами. В вагонах-теплушках, убийственно пропахших ядрёной махоркой, людским потом, кожей ремней-сапог, вяленой рыбой и оружейным маслом, – слышался богатырский храп сотен глоток, журчливо разливался по кружкам крутой кипяток и приглушённо текли доверительные разговоры…

Возле артиллерийских ящиков малиновые огоньки цигарок высвечивали лица:

– …я ж бил да бил их сук насмерть! И в рубцах и в складках рубах и, уф! – с чувством повизгивал голос Буренкова. – Источила – изжалила вша, спасу от неё нет поганой…Уснул тут былоче третьего дня на попоне в конюховке, ан они б…меня густо обсыпали, расползлись под рубахой огневой чесоткой – жуть! – беспокойно вздыхая, поскрёб дородное тело Буренков.

– Беда с тобой, Григорич! Уж больно сладкий, видать ты… – весело хахакнул Марат. Его песочно-зелёные рысьи глаза ёрзали по раскрасневшемуся лицу земляка. – С тоски чоли развёл, такую ядрёную вшу? И каждая, подиж ты с мой кулак, а, Григорич?

– О-ох, и гнус, ты Суфьяныч! – покачал головой Петро. – А тебя быд-то не кусают? Ты сам-то чоль из дерьма слеплен, земляк?

Смолившие самокрутки стрелки, гоготнули. А замкомвзвода старший сержант Нурмухамедов, с зелёными клейкими глазами, подъевший толстяка Буренкова на счёт вшей, выбил других из состояния сонного полузабытья; разговор, поднявшийся после этого, дал новые темы, которые, впрочем, как санки с горки, съезжались к одному – к Сталинграду. Встряхнулся и сам Суфияныч, дивясь самому себе, ощущая необычный прилив сил и богатый подбор ярких, язвительных слов, он разгорелся и, хороня под бесстрастной маской лица, прихлынувшее возбуждение, уже веско и зло втыкал ехидные вопросы:

– А ну, Григорич, брякни: как бушь крыть-бить фрица в Сталинграде? За страх, аль за совесть? Насмерть, как своих вшей? Ты только всех-то скопом не елдошь, дай хоть щепоть на развод гансам. Пущай тожить поскоблются суки, не одному тебе шелудивому быть.

– Охо-хо-о!

– Га-га-гаа!!

– Будя, Суфияныч! Опять, как слепень, звенишь над Петром. Гляди, похудеет Григорич…Хрен к нам фриц за «шпиком» в гости нагрянет.

– Аха-кха-аа..

– Гы-гы-гыы!

– Да тише вы, жеребцы! – в сердцах прикрикнул на них старшина Макарыч. – Не к добру ржёте. Тамось в Сталинграде, говорят немца понабилось больше, чем в Берлине, о как! Эх, вот так чакаешь под стук колёс, к чёрту в зубы и не знаешь, чойт наперёд придёт – свадьба со звоном или гроб с музыкой. А вам бы всё…зубы скалить. Тьфу, срамота!

– А ты не боись, Макарыч. Не считай колбасников! Значит больше бить будем гадов. Даром. Что ли с нами батяня-комбат? Товарищ майор везучий, хоть и суров…Вон даве, подковал Зорю…

– Цыц, холера египетская! Язык без костей! Вижу, урожай мозгов в твоём котелке, Черёма, не велик. Не трепи имя комбата в суе! Надо он вас всех жеребцов подкуёт…Поотрывает, что у вас козлов с детства выросло. Цыц, сержант! Магомед Танкаич с первого дня на передовой. Вы не знаете, я знаю…Он – сокол третью роту похоронил…Сменил на вас – живых, как бы стары сапоги на новы. И всегда впередах! Спины немцу ни разу не показал. Он, сынки, дай Боже каждому…повидал. Так-то вот! А вы: «гы-гы, да гы-гы»…Отбой, мать вашу! Дайте, братцам поспать. Чтоб больше не слыхал вас!