Кирилл Берендеев - Продавец воды

Но Хайям не переводился на немецкий его устами. И Дулари воспроизвел восьмистишие на арабском.

Обычно после такого собравшиеся восторженно цокали языками, хлопали в ладоши и требовали продолжения, пьяные не вином, но поэзией. Удивительно, как все они, только сейчас говорившие о немыслимых казнях для неверных, о ниспослании кар безбожникам, делавшим не то и не так, да хоть родившимся не теми вдруг преображались и на какие-то мгновения становились, нет не одухотворенней, но человечней.

А потом все исчезало, их мир, подобно маятнику устремлялся в прежнюю точку, любовь, перегорев, обращалась в привычную, обрыдшую ненависть, от которой если и хотелось избавиться, то лишь краткий миг, и лишь затем, чтоб с новой силой восклицать привычные проклятья и угрозы – не имевшие ни для кого, кроме засевших за столами, какой-либо силы. Но зато немало тешащих каждого из них. Особенно Ахмада, ведь именно его гейша позволяла выискать краткое отдохновение от удушающей злобы, и переведя дух, снова устремить отточенные умы к созерцанию бездны.

Странно, что за все время, пока он утешал одну за другой компании, нигде и почти никогда не говорилось здравиц и славословий за великого правителя страны, нового праведного халифа, сменившего сына Старика, прозванного Верблюдом. Смешное сочетание имен – Галиб Гафур не прощал никого и никому. Придя на смену временному правительству, не имевшего ни веса, ни влияния – победив всех кандидатов от него с ошеломительным перевесом, чуть позже, он перерезал их как телят. А затем занялся студентами, так неудачно проложившими ему торный путь к власти.

После прочтения в кафе наступила долгая ватная тишь. Аль-Джарх скривился, даже не пытаясь скрыть этого, метнул злой взгляд разгневанного владыки в сторону разом сжавшегося собеседника. Оглядел собравшихся, кто удивленно, кто с небрежением смотревшего на чтеца и на чтеца только. Потом шепнул ему сквозь зубы – и снова на арабском:

– Выделываешься, да? Выделываешься?

И вдруг снова замолчал, уже ни на кого не глядя. Халил смотрел на повелителя, долго. Пока не ощутил его внезапные страхи как свои собственные. Но что-то поменялось сейчас, принять их, поддаться им, Дулари не мог и не хотел. Разошедшаяся буря, не найдя пищи, разом утишилась, замерла. Обратилась в молчание, что сковало кафе. Взглянула на сидевшего напротив хозяина как-то иначе, нежели прежде.

– Это Омар Хайям, – произнес наконец-то оживший Ахмад, по-прежнему зло косясь в сторону своего Дулари. – Мой приятель любит цитировать по поводу и без классиков.

Халил зачем-то кивнул. Посетители перестали глазеть на него и аль-Джарха, обратились от духовной пище к той, что в тарелках. Не замечая, как блестят глаза у декламатора. Только что одержавшего нет, не над Ахмадом, над собой небольшую, но значимую победу.

– Былое вспомнил. Ну-ну.… – хмыкнул тот, не глядя на чтеца. И подошедшей официантке: – Да, мне стакан перье и что-то легкое, салат «цезарь», наверное.

Халил смотрел искоса на собеседника и молчал, поджидая, когда принесут сидр. От закуски отказался, наверное, зря. С отвычки будет кружиться голова, хотя градус в вине крохотный, как в пиве. Говорят, испанская полиция разрешает водителям пить сидр во время поездок, трудно сказать, правда это или нет, но очень на нее похоже.

Снова глянул на Ахмада. Вдруг подумалось, а ведь тот не просто создал Дулари, нет, для начала он вытащил обладателя малопочтенного прозвища из петли. Привел в себя. А уж потом обрядил паяцем и пустил развлекать публику, себе и ей в утешение.

После прихода Гафура к власти, перемены накатили, будто цунами. Нет, еще раньше. Сами студенты провоцировали проповедников, призывами к свободе слова и вероисповеданию. Столько лет страна жила в праведном атеизме, разрушая храмы, изгоняя священников, а когда Старик умер, Верблюд закончил начатое, попав под международные санкции после очередной резни восставших горцев, принялся торговать ценностями минувших династий. Музей Персии, куда гоняли всех школьников с времен оных на экскурсии, опустел его стараниями. Тут и вспыхнуло недовольство. Санкциями, обнищанием, пустыми обещаниями. Старик давно бы подавил выступления в зародыше, он же обещал согласие, уступки, реформы. Его звезда закатилась, когда собрание мулл, объявившее себя новой партией, потребовало отречения президента от власти, этот лозунг со своей стороны подхватили и расширили студенты – и покатилось.

Все заговорили о корнях, о вере, о боге. Стали прилежными посетителями мечетей и медресе. Собирались на площадях, во всю глотку орали «Аллах велик!» по любому случаю, точно лозунг начавшегося безумства. Этого казалось мало, начались гонения сперва на безбожников, Гафур ввел против них статью, потом шиитов, когда выяснилось, что их ислам нечист, потом на тех, кто недостаточно верен истинной вере.