Марина Смелянская - Странствующий оруженосец

Мари замолчала, поглаживая жмурившуюся кошку. Все тот же котенок с черной точкой на белой мордочке, цепляясь короткими толстыми лапками, вскарабкался по меховому плащу на грудь Мишелю и сел, обозревая с непривычной высоты знакомые предметы.

– Что случилось с твоей матерью? И как ее имя, ты еще ни разу не назвала его, – осторожно спросил Мишель.

– Ева, – отозвалась Мари и, вздохнув, робко попросила: – Сир, можно я не буду больше говорить о ней? Хотя бы сейчас…

– Хорошо, не надо, – сказал Мишель, наблюдая как котенок начал крадучись пробираться к его лицу, вытянув круглую усатую мордочку и принюхиваясь.

– Вам Пятик не мешает? – неожиданно спросила Мари и, видя, что Мишель не понял, о ком она говорит, рассмеявшись, пояснила: – Это я про котенка!

– Почему Пятик? – Мишель погладил зверька пальцем между ушей, и тот зажмурился, едва не расплывшись в блаженной улыбке.

– Пятым родился, – ответила Мари, – последним, и еще из-за пятнышка на носу. Обычно последыши слабенькие, долго на свете не задерживаются, а этот, наоборот, самый бойкий. Повсюду свой нос пятнистый сует, все-то ему надо разузнать, разнюхать. Зато ему больше всех и достается от Мухи.

– Муха – это кошку твою так зовут? – пробормотал Мишель, кивнув на серый клубок, мурлычущий на весь дом.

– Да, она всех мышей переловила у меня, иначе эти твари всю крупу и муку испортили бы.

Мишель чувствовал, как сонное оцепенение охватывает тело, мешает мыслям облачаться в слова. Он закрыл глаза – словно кто-то легкой прохладной ладонью опустил веки, но Мари сидела за столом, не шевелясь.

– Спите, сир, – уже по ту сторону сознания, сквозь плотную пелену сна донесся отдаленный голос девушки.

Проплыв сквозь бесконечно долгое забытье без единого сна, Мишель внезапно ощутил себя в том же доме, но как бы там и не существующим. Какие-то другие люди находились теперь в комнате, их было трое – женщина, старик и маленькая девочка. Гул голосов, пришедший издалека, звучал отчетливее, стали различаться отдельные интонации, слова. Старик возмущался, женщина отвечала кротко и беззлобно, девочка испуганно молчала, забившись в угол.

– Ты врачевала болезни людские заклинаниями и колдовством! – вытянув узловатый палец, старик швырнул эти слова женщине, и Мишель вдруг узнал его – это был отец Фелот.

– Я использовала те же травы, что берете и вы, святой отец, только я просила их помочь мне, потому что душа растения не всегда откликается, она может погибнуть, когда траву или листья варишь… – отвечала женщина, спокойно глядя святому отцу в глаза. Она была похожа… была похожа на Мари, только старше ее теперешней лет на десять, и лицо ее в обрамлении прямых светло-русых волос излучало пугающий и притягивающий одновременно свет.

– Не богохульствуй, несчастная! – вскинул кулаки отец Фелот. – Душа растения… Божий дух есть только в человеке, сотворенном по образу и подобию! Все видели, как ты заговаривала кровь, текущую из глубокой раны у одного мальчика, как ты погубила посевы у целой семьи, сказав что-то заколосившимся всходам!

– Я перевязывала разорванную жилу и успокаивала ребенка ласковыми словами, а рожь погубила спорынья – я наклонилась, чтобы рассмотреть получше и предупредила об этом хозяев поля, чтобы они вовремя срезали больные колосья. Я не виновата в том, что эти люди всегда переворачивают мои слова так, как им хочется, – женщина продолжала говорить ровно и невозмутимо, она не оправдывалась, а объясняла, словно неразумному ребенку. Мишель понял, что знает ее имя – Ева.

– Ты – ведьма! – выкрикнул монах. – И сейчас изворачиваешься из последних сил, как придавленная гадюка, а тебе надо бы пасть перед Господом на колени и молиться, молиться!.. – отец Фелот ударил кулаком по столу, который отделял его от Евы. – Молиться истово о спасении пропащей души своей!

Ева вдруг грустно улыбнулась и покачала головой, волосы золотистыми волнами колыхнулись из стороны в сторону. Улыбка эта заставила отшельника исступленно дернуть нательный крест так, что лопнул истертый шнурок, выставить распятие перед собой и срывающимся голосом забормотать слова экзорцизма. Едва прозвучало «Именем и кровью Христа повелеваю», как Мишель почувствовал, что между крестом в мелко дрожащей руке святого и женщиной нарастает невидимое, но вполне ощутимое напряжение. На мгновение Мишелю показалось, что столкнулись два снопа белого света, и между ними вот-вот ударит молния. Ему захотелось прорваться сквозь свое небытие и остановить невыносимое действие.