Татьяна Коршунова - Екатерина Чубарова

– Если вам интересно, я готова показать вам Петербург, – предложила я у порога.

Синьор Марко всплеснул руками:

– Буду рад познакомиться с городом, который знал мой дедушка!

К счастью, я перепорхнула тот возраст, когда появление на людях с обаятельным кавалером могло меня скомпрометировать. Напротив, это польстило бы моей репутации. Мы условились встретиться завтра у меня в квартире для перевода мемуаров.

Я осталась одна. По стеклу задробил осенний дождь. Когда я последний раз приезжала в имение, где жила бабушка? Трудно назвать год. Мне вспомнились её портреты тридцатых годов – самые ранние из имеющихся. Полуспущенные рукава-буфы, укороченный подол – на бабушкиной фигуре эти платья не смотрелись. Все смеялись и говорили, что у неё нескладная фигура. Потом появились кринолины, угловатые башмаки, и бабушка в них спотыкалась. Отец подшучивал: ходить, мол, не умела мать. А широкие юбки! От каркасов на конском волосе бабушка попросту избавлялась, а подол укорачивала. Но и обрезанные платья не носила. Безобразная мода пятидесятых – последних лет бабушкиной жизни… Не думаю, что ей понравились бы и мои любимые платья с турнюрами. Да и стойка-воротник душил бы её.

Зато как хороша она была в дымковом платье с высокой талией, струящемся, как греческий хитон! Как легко ступала её маленькая ножка в атласной балетной туфельке с лентами по паркету бальной залы! Как изящны были её руки в высоких лайковых перчатках! Это была её эпоха, её время. Её строгая красота расцвела в годы Наполеоновских войн – когда ни мой отец, ни матушка, ни я сама не могли знать её! В 1812 году ей было восемнадцать…

Она стояла с княгиней Ниной Ланевской – в белом ампирном платье, вышитом белыми же цветами. На шее мерцала жемчужная подвеска, в ушах – капельки-серьги. Сложенный веер в руках. Простая античная причёска: пробор и узел на затылке с веточкой белой сирени. Тёмно-русые завитки надо лбом. И глаза – холодно-серые при чёрных ресницах, как Карельские озёра под пасмурным небом.

В зале звучали нежно-весёлые переливы мазурки. Глядя на мелькающие мундиры, фраки и тюлевые платья, Екатерина Чубарова беседовала с княгиней. Они обе не любили танцевать.

– Простите, ваше сиятельство, – подошёл синий ливрейный лакей в пудреном парике. – Барышня к вам молодая – Ильина, Вера Сергевна. Просят впустить. Токмо без объявления, – он прикрылся ладонью. – Без батюшки они.

– Проводи в залу.

В дверях под алебастровым барельефом показалась девица с пшеничными локонами, убранными в узел, в белом платье с короткими драпированными рукавами. Огляделась. Заприметила хозяйку. И носки её кремовых туфель быстро-быстро замелькали под кистями шёлкового подола.

Она приблизилась к княгине, сделала книксен. Лёгкие завитки вспарили над её широким лбом и опустились на виски, как пуховые пёрышки.

– Здравствуй, Веринька! Отчего ты приехала одна? Здоровы ли родители?

– Благодарю вас, Нина Григорьевна! Maman приболела и не смогла сопроводить меня, – Вера отвечала тихо, а раскосые голубые глаза её бегали по лицам танцующих офицеров. – Катенька, могу ли я поговорить с тобою?

– Что ж, отдаю тебе нашу милую Катрин, – Нина улыбнулась. Величественный шаг – и газовый шлейф платья поволокся за хозяйкой к соседнему кружку неприглашённых дам.

– Катенька, – рука в длинной перчатке сжала её пальцы, – я ищу Александра. Он ведь здесь?

– Да, я видела его… между третьей и четвёртой колонной, – Екатерина оглянулась. Не из-за веера, не из-за плеча (к чему ужимки?). – Его уже нет. А что случилось?

– Стыдно говорить, Катя! – Вера наклонилась к её уху. – Ещё осенью Саша побранился с папá. Причина глупая: папенька не дал ему денег, чтобы выручить приятеля. В Рождество Саша не приехал к нам, на письма наши не отвечает. Maman изводится, не спит который день. Занемогла вот: голова кружится, как с постели встаёт. Потому я и приехала в Петербург одна с гувернанткой – поговорить с ним!

– Я не вижу его в зале. Должно быть, вышел. Но мы можем попросить Нину…

– Не надо, Катя! Я без родителей, слухи пойдут… Лучше, если я уеду. Прошу тебя, как увидишь его, передай, что я привезла ему деньги от maman. Я остановилась у Осининых.

– Я всё скажу ему.

Кавалеры подпрыгивали, хлопая лодыжками. Дамы смотрели на кавалеров. Вдоль стен гудели голоса по-французски. Вера спрятала лицо за веером, смяла у бедра атласную сумочку-кисет и прошла через залу за спинами гостей – в раскрытые двери под алебастровым барельефом.