Нина Колядина - Гайда!

– Ну, об этом почти все партии говорят, – сказал Аркаша. – В Совете, на Мартовской, одни меньшевики и эсеры заседают и то же самое пропагандируют. Вот ты мне лучше, Адька, скажи – о войне что твои кадеты говорят?

– Говорят, что сепаратный мир – это предательство по отношению к союзникам! – твердо ответил Гольдин. – И так многие считают, не только кадеты. Мой отец ни в какой партии не состоит, но тоже так думает.

– Это потому, что твой отец не на фронте, а дома сидит, – возразил приятелю Аркаша.

– Он не «сидит», а работает, людей лечит, – не согласился Адольф.

– Тоже мне – работа! – засмеялся Субботин. – Зубы таскать! Взял клещи, сунул в рот, дернул – и нет зубика!

– Ладно, – обиделся Гольдин. – Мне домой пора, пойду я.

Он повернулся к Тале и улыбнулся девочке:

– Спасибо за чай, Талочка.

– Адольф, да не слушайте вы его! – остановила Гольдина Таля. – Он же шутит! Ваш папа – прекрасный врач. Он мне в прошлом году зуб лечил и даже никаких денег с нас не взял.

Потом она посмотрела на Субботина и упрекнула мальчика:

– Андрей, а ты думай, что говоришь! Вот заболит у тебя зуб, к кому побежишь?

К Аркашиным одноклассникам девочка обращалась по-разному. К Гольдину, хотя и был он небольшого росточка, щупленьким мальчиком и уж, конечно, не выглядел на свои тринадцать с половиной лет, только на «вы». И это несмотря на то, что Адольф крепко дружил с ее братом и даже сидел с ним за одной партой. Просто сам он всегда обращался к ней на «вы», и вообще казался таким воспитанным, что язык не поворачивался сказать ему «ты».

Другое дело – Андрей. Таля дружила с его сестрой Зиной, которая училась вместе с ней в Екатерининской гимназии, часто бывала у Субботиных дома и давно уже общалась с братом и сестрой на «ты».

– Ладно, Адька, не обижайся, – повинился перед товарищем Субботин, – про зубы я и правда пошутил. А вот о войне у меня твердое мнение – ее надо кончать прямо сейчас. Наш Шурка, брат мой старший, как ушел в четырнадцатом году на фронт, так до сих пор дома не появлялся. Раньше хоть писал, а с июля от него вообще никаких вестей нет. Мать день и ночь плачет. И жена его, Женька, вся извелась. Вот скажи ты мне – им нужна эта война?

– Никому не нужна эта война, – ответила за Гольдина Таля. – Ее нужно заканчивать прямо сейчас. Я хочу, чтобы наш папа жил дома, с нами!

– А как ее прямо сейчас закончить? – подал, наконец, голос Толя Ольшевский. – Оставить германцам наши земли, которые они захватили? Значит, мы домой не сможем вернуться?

Ребята задумались. Никто из них не знал, что ответить товарищу.

Семья Толика вместе с партией беженцев приехала в Арзамас из Гродненской губернии еще в пятнадцатом году, после того как российская армия уступила врагу значительную часть наших западных территорий, в том числе и его родную Картуз-Березу – мало кому известное местечко в Пружанском уезде. Толика зачислили в реальное училище, в Аркашин класс. Мальчики быстро подружились. Реалистом стал и еще один беженец из того же Пружанского уезда – сын железнодорожника Сашка Плеско, которого Аркаша тоже считал своим другом, хотя и учились они в разных классах – Плеско был на год старше.

– Ребята, кто-нибудь знает, что тут на углу Сальникова и нашей Новоплотинной строят? – неожиданно повернув разговор в другое русло, спросила Таля. – Говорят, еще один электротеатр?

– Точно! – обрадовался такому повороту Аркаша. – Какой-то Терентьев стройку развернул, к весне обещает закончить. Хочет конкуренцию Рейсту составить.

– Ну, а что? Правильно делает, – одобрил действия Терентьева Гольдин. – Синематограф сейчас столько продукции выпускает, что хоть десять электротеатров открывай.

– А нам-то как хорошо! – поддержал товарищей Субботин. – Когда Воскресенский свой «Мираж» открыл, он по 30 копеек за билеты драл. А как только электротеатр Рейста заработал, а потом еще на Алексеевской «Семь слонов» открыли, так билеты у всех намного дешевле стали!

– Да… Хоть тебе война, хоть революция, а без развлечений народ не может, электротеатры всегда полные, – поднявшись из-за стола, сказал Гольдин. – Спасибо за чай, но пора бы и по домам, темнеет уже.

Натянув старую фуфайку, Аркаша вышел вместе с ребятами во двор, чтобы, проводив их, принести из сарая вязанку дров – пусть за ночь подсохнут, а то утром тете Даше печку не растопить.

«Сколько ни говори, ни спорь о сегодняшнем положении дел, все равно до истины не докопаешься. У каждого свое мнение, – думал он, вытаскивая из поленницы дрова. – Конечно, Толик Ольшевский ни о каком мире и слышать не хочет, пока его деревню от германцев не освободят. Небось, и Шурка Плеско, и другие беженцы так же думают. Вот и кадеты на своих митингах призывают воевать до победного конца. Только зря Гольдин говорит, что их многие поддерживают – народ все больше к большевикам прислушивается».