Андрей Воронов-Оренбургский - Сталинград. Том седьмой. С чего начинается Родина

– Пойдём, подруга! – рыжая тряхнула начёсанным вавилоном. На лице её трепетали тонкие брови, брызжущий смех лучили прищуренные бесстыжие глаза. – Что ты в натуре докопалась до старика. Ему не загорами стольник брякнет. У него на тебя…

– Позолотит ручку…уж я его ракачаю…А, генерал? Всё у него встанет, как штык, я права? Старый конь борозды не испортит…

– Но и глубоко не вспашет! – едко вставила рыжая. – Ну, ты. Идёшь наконец! На кой…он тебе сдался?

Парковку снова огласил блудливый смех. Настырная брюнетка не отступала.

– Лолка, кончай кошмарить пенсионера! Сейчас его старуха придёт…Айда погреемся в стекляшке у чебуреков! Мороз ляжки жжёт…щас обоссусь! – рыжая сучила ногами, смешливо косилась на неё, кусая губы мелкими злыми зубами.

– Отвянь! Иди, пожмись у чурок.

– Ты чо, Лолка, совсмем чиканулась? В натуре запала на этого…

– Запала! – с вызовом сверкнула блесной зубов брюнетка. И, дрожа, накрашенными дугами бровей, шиканула: – Уж по любому он лучше этих бультереров: с баксами в башке, с волынами в руке. Отвянь, засуха! Не твоя забота…

– Ой, девки, укатайка!…Тёрка у нашей центровой зачесалась. Так почеши! – ядовито хихикнула рыжая в белых ботфортах.

– А давай забьём!– по-рысьи сузив глаза, Лолка зло усмехнулась, тонкие ноздри её трепетали.

– Что ушатаешь этот «мавзолей»? – рыжая, катая на кончике языка жвачку, кивнула на стоявшего к ним спиной Танкаева.

– Легко. На три штукаря и твои турецкие тени сверху.

– Замётано. Жги.

Пьяные разборки шлюх на панели ровным счётом не занимали, курившего сигарету, Танкаева. Думая о своём, он краем глаза зафиксировал строй машин, лепившихся плотно друг к другу как бобы в стручке. Отметил, что траурный, длинный, как злобная стальная оса «мерседес», всё так же стоял возле гранитного бордюра, а наполнявшие его люди, за зеркально-черными тонированными стёклами не подавали признаков жизни. Но сквозь стекло он чувствовал чей-то острый, как скальпель взгляд, и этот взгляд наблюдал за ним, выбрав его среди множества зевак и прохожих.

Танкаев знал это точно. Так было не раз в Сталинграде…Он осторожно выставлял в обгорелый проём окна край каски, чувствуя височной костью ледяное пространство улицы с размытыми безглазыми зданиями, в которых, как не зримые живые точки, таились немецкие снайперы. Такое же ощущение он испытывал т теперь. Показалось? Если бы так…

Это насторожило. Стараясь не привлекать внимание, затягиваясь по-фронтовому в кулак, он, не озираясь по сторонам, живо из-под бровей обметал взглядом окрест. Рядом с чебуречной, мерцавшей россыпью огоньков новогодних гирлянд, трещали драчливыми сороками проститутки, мимо сновали люди: припорошенные искристым снежком меховые шапки, шарфы, шубы, куртки, пальто. Рядом, по правую руку, в сумрачной глубине салона толстолобого «джипа» сказочно зеленели светящимся голубоватым фосфором на доске циферблаты, драгоценно мерцала хромированная связка ключей. В воздухе вечерней Москвы празднично пахло мандаринами, ёлкой, духами и выхлопными газами урчавших машин…Всё спокойно, обычно и ровно. Но тревожное, гадкое предчувствие не отпускало. Чёрный «мерседес» и он, отставной генерал-полковник Танкаев, были скованы одной невидимой тонкой цепью, словно тончайшим лучом, излетавшим из лазерного прицела……Так ощущал Магомед Танкаевич взгляд – пристально наблюдавших за ним людей. В памяти сигнальной ракетой мгновенно промелькнул последний разговор с Верой.

* * *

…Он стоял в гостиной у окна, отложив газеты, и смотрел в морозное голубое с прожилью сиреневой стали небо. Она, протиравшая мебель, тихо подошла к нему. Беспокойно вздрогнула, прижалась к его высокому плечу, затем закрыла тёплой ладонью ему глаза, устало, с болью спросила:– О чём ты всё думаешь?

Он отнял от глаз её руку, склонил голову и молча коснулся смуглыми губами её белых пальцев.

– Чего тебе всё неймётся? – голос жены напряжённо дрожал. – Когда это всё закончится? Когда ты наконец успокоишься? Хочешь повторить судьбу генерала Льва Рохлина?

– Достойный был человек. Достойный боевой генерал. Боялись его…Молодым убили шайтаны! Терпеть-ненавижу! – в его глазах дёргаось фиолетовое жестокое пламя.

– Миша… – Вера осеклась, выдержала паузу. В её глазах светилась тёплая благодарность. Её любимый человек, непреклонный муж, похоже, не хотел прерывать с ней разговор. Между ними последние годы существовала невероятная связь. Невольно нарушенная предательским развалом страны, кружением идеалов и его уходом по выслуге лет со службы в запас. События, которые он крайне тяжело и болезненно переживал. Осчастливив жену своей сдержанностью, Магомед испытывал затушёванную временем, неясную, но при сём глубокую, необъяснимую зависимость от этой бесконечно любимой русской женщины. Их связывал тонкий, но неразрывный живой стебелёк отношений, который робко прорастал в его угрюмую ожесточённую душу, где последние десять лет с трудом находилось место – состраданию, семейной мягкости, милосердию, но гнездилось страстное, враждебное чувство ко всему тому беспределу, что происходил в стране.