Игорь Кокарев - Исповедь «иностранного агента». Из СССР в Россию - путь длиной в пятьдесят лет

Потом приедут московские студенты из ВГИКа и консерватории, и будем вместе строить будущее в отдельно взятом Каратау среди казахских маковых степей. Каратау, mon amoir! Так обращался я к красным макам до горизонта. И записывал в тетрадку программу культурного преобразования среды обитания.

Да, молодежного кафе, как в Одессе! Да, новые названия улиц! Да, клуб книголюбов! Да, совет старшеклассников! Да, соревнования шахматистов с призом победителю в виде поездки в Москву! Да, детские игровые площадки, а может быть и стадион…

У Горкома партии. Первые дни.

Оглядевшись и обустроившись в комнате рабочего общежития, пишу в Одессу Ирке, Лёне, Саше – поэтам и художникам. Вас здесь не хватает, ребята! Мы здесь сеем доброе, вечное. Без доброго и вечного, зачем им эти фосфориты?

Откликнулся Леня Мак. Но, увидев пыльную улицу пятиэтажек, просвистел мимо. Нашел где-то в степях конезавод. Решил объезжать скакунов вместо того, чтобы возвышать людей своей поэзией. Ну, и дурак. Потом собрались Саша Ануфриев с товарищем, из тех самых одесских авангардистов, за которых я когда-то в одесском Горкоме схлопотал выговор. Прилетели в Москву, поселились рядом в «Юности», разузнали подробности, получили командировочные удостоверения ЦК ВЛКСМ и билеты на самолет до Алма-Аты и в последний момент слиняли в неизвестном направлении. Вадим хотел объявить всесоюзный розыск, да я отговорил: что с них взять? Свободные художники…

Зато на призыв сеять прекрасное в казахских степях вдруг откликнулась моя школа, два самых необыкновенных человека оттуда – Ольга Андреевна Савицкая и одноклассница Бэлла Дадеш. Узнав про мой выбор, любимая учительница купила билет и приехала поездом дальнего следования. Это ж надо так верить тем, кого она воспитала! Увидела и благословила. Приехать-то она приехала, только работа ей нашлась лишь в Алма-Ате…

Потрясла меня Бэлла. Она просто прислала короткую телеграмму:

– Я твой солдат. Вылетаю. Встречай.

Бэлла, тонкая, загадочная умная, появилась в нашем 10-м «а» вместе с приехавшим к нам цирком. Она была дочерью циркового артиста, человека без рук, но при этом настоящего грузинского князя. Мальчишки нашей школы рассказывали про нее грязные истории, и я, не сводивший с нее глаз, однажды не выдержал и спросил ее прямо:

– Это правда? Скажи мне, это правда?

Ожидал чего угодно. А она вздрогнула, посмотрела в глаза жестко:

– Раз ты такой, идем, я расскажу тебе.

И вдруг по ее щеке поползла слеза:

– Только не бросай меня!…

Про тайную жизнь цирка, про его жестокие нравы я узнаю уже более подготовленным ею спустя годы из уст генерального прокурора СССР за новогодним столом у знаменитого скрипача Леонида Когана. А тогда, я сказал ей:

– Я тебя вытащу! Ты уедешь к своей бабушке в Рязань, как бы они тебя не прятали.

И пошел в свой райком комсомола. Меня успокоили, купили ей билет до Рязани. Мы обнялись на вокзале на прощанье. Она мне писала иногда, как учится, куда поступает, чего-то ждала. Я ей писал о себе…

А сейчас? Привел ее в свою комнату в рабочем общежитии – кровать с продавленной железной сеткой, стол у окна с видом на степь, два стула и два шкафа. Шкафы пусты, вещей у меня нет. Здесь будет библиотека. Еще есть тетрадь для записей и шариковая итальянская ручка. Бэлла лежала на мне поверх одеяла, обнимала и не понимала, почему я ее звал. Как обьяснить, что у меня нет сейчас другой страсти кроме вот этой безумной, к mon amour Каратау? Снова знакомая слеза на её щеке. Прости меня, Бэлла. Вскоре она уехала в Алма-Ату к Ольге Андреевне…

На знаменитую в 60-х годах комсомольскую стройку под песни Пахмутовой, под грусть гитарной струны съезжалась тем временем молодежь со всех концов страны. Не было бы этих песен, думал я, не полетели бы сюда из домашних гнезд десятки тысяч девчонок и мальчишек. Великая духоподъемная сила, эти песни. Целина, БАМ, Каратау – вот адреса, по которым устремлялись романтики 60-х. Чего искали, о чем мечтали, на что надеялись? Не за деньгами же в самом деле… Теперь на мне ответственность, найдут ли они здесь то, чего искали. И от этой ответственности рождалась какая-то бешеная сила. Мы сможем! Не большевистский ли это дух бродил во мне?…

Горком комсомола кооптировал уполномоченного ЦК нештатным секретарем по идеологии, что было круто для, по сути, директора клуба, каковым я себя, однако, не считал. Я считал себя скорее миссионером и даже революционером. Пока я вникал в местную жизнь, присматривался к людям, к городу, к стройке. По воскресеньям шел на озеро и греб на узкой байдарке, учась не перевернуться в холодную воду.