Эрик Нойч - Встреча. Повести и эссе

Быть любимой таким образом — значит встретить своего смертного врага.

Вы, Штейн, рассуждаете в точности как потомство, то есть, я хочу сказать, Гёте всегда объяснял мне, что потомство неизбежно будет рассуждать именно так. Гёте незаменим — для Веймара, говорите вы, для человечества, говорит он. Следовательно, мой долг его приручить, успокоить, избавить от дурных настроений. А почему, собственно, мой?

Пусть Веймар избавляет его от дурных настроений, если Гёте ему так нужен. Пусть потомство его и любит.

А я, например, заменима? У меня тоже только одна душа. Если я позволю ее разрушить в угоду этому вдохновенному шантажисту, я также не найду себе замены, как он — себе. Я не гений, а потому могу спокойно принести себя в жертву? Именно потому, что я не гений, я отвергаю эту претензию. Жертва имеет свою прелесть только для тех, кому уготовано место среди звезд или на страницах хрестоматий. В отличие от Гёте я живу, только пока живу. У меня есть, обязанности перед самой собой, перед детьми, перед родственниками. Затем следуют обязанности перед требованиями хорошего тона и перед всеми учреждениями, которые делают этот мир сносным для земных людей. Только когда эти требования выполнены, всякие посланцы бессмертия могут выставлять свои — пожалуйста.

И никто, в том числе и мой супруг, не имеет права удивляться, если в один прекрасный день я скажу: хватит.

Ведь я же приказала не беспокоить меня! Что? Подай сюда. (Идет к двери, забирает кофе.) Я пересчитаю сахар, Рике, можешь быть уверена.

Какая растяпа! Я ее рассчитаю, но этим делу не поможешь: низшие сословия неисправимы. Я всегда утверждала, что обожать всех этих Гретхен и Клерхен [50] Всех этих Гретхен и Клерхен. — Гретхен — возлюбленная Фауста, Клерхен — возлюбленная Эгмонта. Шарлотта фон Штейн в данном случае высказывает свое пренебрежение не столько к героиням трагедий Гёте, сколько порицает его симпатии к простым девушкам из непривилегированных сословий. столь же нелепо, сколь и неприлично. Даже тот, кто желает им всяческого добра, должен признать, что у самых совестливых из них никогда нет настолько преданности и честности, чтобы продержаться у меня дольше двух недель. А видит бог, я немногого требую.

Кстати, эту чашку разрисовал мне Гёте. Это сразу видно, даже если и не знать. Любой мастер с фарфорового завода в Ильменау сделал бы аккуратнее, да ведь у Гёте не найдется, пожалуй, ни одной пьесы, способной выдержать сравнение с самой проходной драмой господина фон Коцебу [51] Коцебу . — Август фон Коцебу (1761–1819), популярный немецкий прозаик и драматург, автор многочисленных пьес, некоторое время был драматургом и режиссером Венского «Бургтеатра» и Веймарского театра. Несколько лет находился на службе в России. В 1819 г. убит студентом К. Зандом. . Гёте — весьма своеобразный талант.

Он мастер на все руки, если отвлечься от того, что он не мастер ни в одном ремесле. Иными словами, он не умеет ничего, но это, во всяком случае, он умеет превосходно. Даже его манера ухаживать за женщиной так порочна, что и в самом деле способна смутить душу. Я не хочу ничего приуменьшать и сглаживать. Гёте вряд ли заслуживает похвал, но он отнюдь не безопасен.

Это говорю я, хотя из всех женщин в мире я, вероятно, самым основательным образом ограждена от посягательств сильного пола. Я знаю мужчин лучше, чем кто бы то ни было, ибо не помню ни одного дня в своей жизни, когда бы я не дрожала перед ними. Страх сделал меня прозорливой. И я заметила, что для мужчин характерны три качества.

Мужчина силен. Он не обращает против нас своей физической силы, но его глупый и грубый способ притязать на нас ежечасно напоминает нам, что мужчина может обходиться с нами, как ему угодно.

Мужчина заражен бешенством преследования. Он преследует какую-то цель и забывает обо всем прочем: о себе самом и (что он тем самым считает оправданным) о любом другом человеке. Это чудовище носит шоры.

Мозг мужчины работает так же, как мозг сумасшедшего. Он способен говорить о чем-то выдуманном, будь то в шутку или всерьез, так, словно оно существует на самом деле. И если такого человека охватывает безумие, если он, покорный ему, преследует свою цель, не оглядываясь ни направо, ни налево, и, не колеблясь, использует всю свою силу, — разве не похож он тогда на гигантского жука — лупоглазого, шумного и дурно пахнущего жука, с жужжанием несущегося к цели, которой никто не может понять, — и разве не способен он с разлету удариться о мою голову или о сердце, словно меня тут и нет?