Иван Шам - Пороховой закат

Порохов был обделён способностью верить в то, что лучшее время когда-нибудь само настанет. Он не мог принять идею судьбы, предзнаменования и удачи. Для него жизнь была весами, которыми можно управлять, если действовать по правилам. Он не нарушал их, поэтому теперь готовился, что чаша Фемиды склонится в его сторону.

Так учил его отец.

Отец научил Виктора всему. С него и началось его перерождение.

Сейчас сам Порохов уже и не сможет вспомнить всех подробностей своего детства, как и любой другой человек, но некоторые моменты, оставив на душе кровавый налёт смерти, навсегда выжгли свои зловещие силуэты в его тлеющих воспоминаниях. Хоть вновь вглядываться в своё прошлое он и не любил, однако осознание того, что оно будет преследовать его всю жизнь, не давало ему покоя. Каждый тяжёлый день, проведённый в несоизмеримо далёком для его возраста труде, заканчивался в объятиях ночных кошмаров, но именно в эту ночь, когда Мастер вернулся из длинной поездки, когда подходил миг, который должен был решить судьбу всей страны, когда от Виктора требовалась максимальная сосредоточенность, призраки прошедших лет отступили прочь, освободив место в его разуме для прекрасного образа, что защищал его сон от посягательств прошлого, стремящегося вцепиться своими стальными зубами в его плоть, залезть под оледенелую кожу и начать выедать куски мяса, гниющего, как те забытые на вокзале, где был Мастер, туши.

Этот образ освещал ему лунную дорожку в царство блаженства, столько лет скрывавшуюся от него во тьме. С того момента, как он увидел ту девушку на перроне, его сердце, уже давно не отзывающееся на мольбы, снова стало биться, вернув себе жизненный ритм, который оно забыло много лет назад, онемев в тот вечер, когда Порохов должен был воскреснуть в новом обличии, но вместо этого потерял всё. Он вновь получил дар простой радости от осознания, что на просторах этого города, где вынужден существовать и он сам, ходит девушка, один лишь взгляд на которую способен излечить душу. Но всё же мысль о прекрасном его только злила.

– Нет… Нельзя! – стонал он во сне, ворочаясь в кресле, где его тело, оставив догорающую свечу и уронив книгу в мрачной обложке, всё же отпустило свой разум в опьяняющий лабиринт зловещего Морфея.

И пока он намеренно вызывал в своём сознании боль, чтобы притупить чувства, детские воспоминания нежились в ожидании шанса вновь захватить его рассудок, наблюдая за страданиями своего хозяина. Ещё прошлой ночью они свободно питались его переживаниями, вновь и вновь отправляя его в тот день, когда он, боясь гнева отца, шёл домой, зная, что двери гимназии теперь для него были навсегда закрыты.

Потея от жары и страха, он брёл тогда по нагретой от злящегося солнца улице, в какой-то момент почувствовав жуткую тошноту, которая из-за излишней духоты сдавливала ещё сильнее и без того тяжёлое дыхание. Каждый вдох сухо скоблил по внутренним стенкам легких, раздирая их нежную оболочку. Чёрный костюм с распростертыми объятиями манил к себе весь жар приближающегося лета, сжавшийся над одиноко влачащим своё тело по земле уже бывшим учеником гимназии. Его всегда заставляли соответствовать остальным, носить фуражку, застёгивать верхнюю пуговицу воротника, которая безжалостно душила его и которую он теперь, получив возможность безнаказанно расстегнуть, назло оставил застёгнутой.

Старая гимназия, одно лишь существование которой выводило Виктора из себя, не могла позволить содержать на свои средства пансион, поэтому её ученики были вынуждены жить в своих домах с родителями. Многим это не нравилось, ведь мысль о взрослой самостоятельности с особым трепетом пьянила их умы, но младшему из Пороховых это было только на руку, ведь он знал, что, вернувшись домой, не вызовет ни у кого подозрений, если сам своим же поведением не выдаст остальным, кто мог бы встретить его по дороге до комнаты, секрет о произошедшем. И тут у него в голове появилась замечательная идея, заключающаяся в том, чтобы, как и раньше, уходить из дома утром, приходить вечером и ничего не говорить отцу. Эта многообещающая мысль резко подняла ему настроение и увеличила скорость его шага, стремительно понёсшего юное тело прямиком в руки судьбе.

Таким темпом он быстро дошёл до дома, где встретил отца, читающего толстый журнал в старом потрёпанном кресле в своей небольшой комнатке, который медленно выглянул из-за страниц этого столичного издания, принесённого ему кем-то из его знакомых, взглянул на своего застрявшего в пространстве дверного проёма потрёпанного сына и спокойным голосом спросил: