Нги Во - Избранные и прекрасные

– Покажи, – попросила она, и неизвестно почему я не сумела придумать никаких отговорок: не сказала, что танцующих львов разрешено вырезать только жрецам или что я слишком устала, слишком слаба, слишком юна для такой работы.

Вместо этого я потакала лжи, каждое мгновение ощущая груз внимательного взгляда ее голубых глаз на моих руках. Вскоре мне придется сдаться, но не сейчас, пока между нами еще натянут хрупкий мостик чистого доверия и ожидания чуда.

Я открыла новую страницу в середине книги – на ней Джордж и Джейн наловили светлячков в банку с крышкой – и принялась вырезать. Даже в том возрасте я понимала, что скоро все будет кончено. Я вырежу из бумаги хлипкого, невзрачного льва, и Дэйзи поймет, что я обманщица.

Но почему-то этого не произошло.

Вместо этого, пока я выкраивала приблизительные контуры льва из умильных улыбок Джорджа и Джейн, мои руки двигались не менее, а все более уверенно, и казалось, будто свет моей маленькой лампы для чтения потускнел. В своей жизни я видела живого льва всего один раз, и это был беззубый и злобный зверь, привезенный в город дешевым цирком. Через два города после Луисвилла он убил малолетнего акробата, которому не повезло пройти слишком близко, и в глубине души я не удивилась. Мысленным взором я видела гривы, курчавые, как клубы пара, и вместе с тем – рыжий клубок шерсти, свалявшийся и плешивый. То, что я вырезала из плотной шероховатой бумаги, представляло собой нечто среднее, как и четыре лапы, заканчивающиеся изящно изогнутыми острыми когтями, хвост, завернутый на спину зверя, и изгибы мышц на львиных ляжках и плечах.

Я отмечала дыхание Дэйзи у меня над ухом, деликатное тиканье часов из позолоченной бронзы на каминной полке, далекие голоса гостей за ужином, внизу. Все это принадлежало другой стране, потому что, пока я выстригала бумагу вокруг львиных челюстей, мои пальцы обдавало жарким дыханием. В нем ощущалось бремя кошачьего нетерпения, и я резала быстрее, мои движения становились небрежными и в то же время более плавными. Лезвия двигались по некой изогнутой линии, которую я не видела, а чувствовала. Один раз я была уже почти уверена, что все испортила, но тут длинный извилистый обрезок отвалился от фигуры, и лев обрел форму.

– Как красиво! – ахнула Дэйзи, когда я предъявила льва ей на оценку.

Даже одного этого оказалось бы достаточно. Но это, конечно, было еще не все.

Зажатый в моих тонких пальцах, бумажный лев задрожал, как на ветру. Он извивался, он плясал, и вскоре четыре вырезанные лапы замолотили воздух в поисках точки опоры, а потом задние лапы изогнулись дугой и оцарапали мне запястье. Лев был всего лишь бумажным, размерами меньше котенка, он просто не мог оцарапать меня, но барахтался так, что я невольно отшатнулась, уверенная, что, повернув руку, увижу на ней четыре тонкие царапины, выстроившиеся в ряд.

Дэйзи издала крик удивления, я прикусила язык. Мы увидели, как лев спорхнул на пол, приземлившись тяжелее, чем следовало бы бумаге. На мгновение он помедлил, словно был сбит с толку своей бумажной сущностью так же, как и мы, а потом подобрал под себя все четыре лапы и несколько раз повернулся на месте. Что-то изменилось, теперь он был не просто фигуркой из плотной бумаги и воплощением отчаянного желания ребенка заслужить одобрение. Он стал памятью о свирепом льве и далеких землях, в нем возникли дыхание, обида и стремление. Вырезанные мной пустоты стремительно заполнялись мышцами и шерстью, и мы взирали на него, как завороженные, пока не заметили, что он еще и растет.

– Джордан! – вскрикнула Дэйзи, схватив меня за руку. Ее острые ноготки вонзились в мое голое плечо, но я представляла, что делать, не больше, чем она. Мы уставились на существо, которое вращалось и росло прямо у наших ног, обе ощущали на лицах его жаркое и едкое дыхание, воняющее кровью ребенка-акробата, который летал над головами тысяч зрителей, но никогда не спал в настоящей постели.

В панике я метнула в существо ножницы, а увидев, что ничего этим не добилась, плашмя сбросила на него книгу. Она подействовала: существо взорвалось жадным пламенем, из-под книги вырвался негодующий и яростный рев, заставивший нас обеих изумленно взвизгнуть.

Мы сидели с ногами на постели, я цеплялась за Дэйзи так, словно и не я одна все это натворила. И уже чуть не плакала, когда Дэйзи вдруг потянулась к тумбочке у моей кровати, на которой Томасина каждый вечер оставляла высокий стакан воды. Дэйзи схватила стакан и у меня на глазах, почти не глядя, вылила на пламя. Оранжевое пламя с пронзительным и злобным шипением отступило, пышными, как подушки, клубами повалил грязно-серый пар. Мы с Дэйзи застыли, крепко держась за руки и дружно склонив головы, не сводя глаз с тлеющей мешанины, которая еще недавно была движущимся, живым бумажным львом.