Дмитрий Марущенко - 10 лет благоденствия. Том I

Матвею пришлось обождать завершения принятия. Двери в конце концов разверзлись, и его взору предстал большой накрытый стол, полный всяческими яствами, братьями, среди которых он увидел самого Глинку в растрепанной и помятой рубахе, человечка очень маленького роста (для военного), весьма забавной наружности, при его нынешнем еще взбаламученном виде. На него был накинут сюртук, черные волосы были взлохмачены, так как были связаны некоторое время повязкой. Повязка была так сильна пережата, что даже оставила следы на висках. Новиков вышел к Матвею с благосклонной улыбкой.

– Извините, что заставил Вас ждать, Матвей Иванович! – сказал он. – Мы были бы очень рады видеть Вас в нашей ложе. Мы как раз сегодня принимали нового брата, поэтому я не смог сразу к вам выйти.

– Ничего страшного я ждал недолго.

– Когда же и Вы сделаете милость и присоединитесь к нашему союзу?

– Вы знаете, у нас уже есть свой союз. Я не вижу смысла вступать мне в ложу, если я уже состою в обществе, основателем которого, тем более, являюсь. Цели масонов слишком неопределительны по отношению именно нашего отечества. Поэтому мне будет уютнее и пользы от меня будет больше в обществе «Спасения», чем в какой бы то ни было ложе.

– Но здесь гораздо более единомышленников, – сказал Новиков, раскинув руки и оглядывая пустую залу, будто она была вся полна этими единомышленниками. – И настоящая цель общества от вас совсем не скрыта, и она ясна, как день Божий. Мы должны поддерживать друг друга на пути самосовершенствования. Но совершенствование духа не происходит в один день. И каждый день мы подвергаемся искушениям и соблазнам, которым не всегда находим силы противостоять. Но для того и созданы масонские ложи, эти отдельные миры, эти государства в государствах, чтобы вместе, в общем союзе противостоять душевным трудностям и с общей помощью достичь нашей цели для познания великой истины.

– Я вижу, как вы в этом преуспеваете, – сказал Матвей, кивнув в другую комнату, в сторону пирующих. За столом сидели и шумно набрасывались на разные блюда братья-масоны. Один стоял и разливал вино по бокалам до самого верха так, что из каждого оного переливалось на стол, со стола текло на пол.

Новиков что-то хотел сказать в оправдание своих братьев, но Матвей опередил его.

– Прощайте, Михаил. Не забывайте нас и не забывайте также, что сейчас идет пост.

При последних словах, он кивнул опять в сторону пировавших братьев, накинул шинель, надел шляпу и вышел вон.

Пока Новиков разговаривал с Муравьевым, братья ложи заморили своего червячка в желудке и принялись морить червячка в голове, услаждая себя и товарищей беседами о том, как здорово и с великими успехами они воспитывали свой нравственный дух, как они противостояли греху и пороку, как они жертвовали личными интересами ради интересов общественных и так далее и тому подобное. Новобранец, Федор Глинка, один из немногих, кто не притронулся и даже не смотрел на кушанья, глядел на своих новых братиев как-то недоверчиво, но слушал рассказчиков внимательно. Сей недоверчивый его вид делал потрясающую и забавную гримасу, потому как от природы Глинка имел ребяческое, если не сказать, детское лицо, отдающее добротой, миловидностью и какой-то святой наивностью. Тонкие губы его даже в обычном состоянии будто образовывали улыбку, так что казалось, будто Глинка всегда занят какой-то нескончаемой доброй непорочной мыслью. Но несмотря на такой вид, Глинка обладал большими талантами, был герой обеих французских войн и автором записок о них. К нему подошел Новиков и спросил, почему он не ест. Глинка, как бы опомнившись, улыбнулся, лицо его приняло обычный добродушный вид, и сказал, что не думал, что здесь сразу после собрания будет подаваться ужин и что успел до этого плотно отобедать в гостях у одного знакомого.

– Я боюсь понять незнакомые мне обычаи неправильно, – продолжил Глинка. – Знаете, чужая культура иногда производит какое-то чуждое, иногда даже неприятное ощущение и кажется, что она дикая, варварская, но стоит приглядеться, и это оказывается только лишь мишура, а настоящее-то на самом деле скрыто под ней, и смысл, святое содержание перекрывает то омерзительное, что мы видели вначале.

Новиков во время монолога Глинки смотрел то в пол, то на братьев, то опять в пол, пока не понял, куда Глинка клонит, тем более, что он уже ясно начал излагать свою мысль:

– Мне кажется, что лицемерие, которое я здесь вижу, мне совсем не кажется, и это совсем не мишура, а истинное, что выражается этими людьми.