Петр Никифоров - Октябрь в Приморье

Февральская революция выразилась здесь в свержении старой местной власти. Крестьяне с большим рвением ловили стражников, полицейских, урядников, вязали им руки и отвозили в уезд. Сменяли старшин, старост, кое-кого держали в «холодной».

Что касается Временного правительства и Советов, то для крестьян они почти не существовали.

Жизнь продолжала идти прежним своим порядком. Как будто и свобода, а повернуться некуда, по-старому тесно. Подати, недоимки, дорожные и другие повинности, давившие на крестьян тяжелым грузом, оставались их уделом и теперь. Все жизненно важные для крестьян вопросы оставались неразрешенными. Ни на один из них не могла или не хотела ответить новая власть. Беднота нетерпеливо нажимала: что же, когда же? Ждать становилось все труднее.

— Погодим, — отвечали выборные, — что скажут из уезда.

Тем и заканчивалось.

Наконец из уезда пришла бумага: «Организовать волостные земельные комитеты». Всколыхнулись мужики:

— Земля!

— Эх, как бы не прозевать!

Мне вначале не все было ясно. Только вплотную соприкоснувшись с жизнью крестьян, я уяснил сущность земельных отношений, сложившихся в Приморье между переселенцами-новоселами и старожилам и стодесятинниками. Стодесятинники теснили новоселов, превращали их в полубатраков, эксплуатировали с чисто колониальной жестокостью. Иногда переселенцы не выдерживали и уезжали обратно в свои безземельные губернии.

Переселенцы в большинстве своем были неграмотны, невежественны и темны. Жили исключительно одним желанием: укрепиться на земле. Внешние явления жизни медленно доходили до их сознания, но, дойдя, крепко зацеплялись там.

Вот почему так всколыхнулись крестьяне, услышав об организации земельных комитетов. «Решат-таки земельный вопрос по справедливости», — думали они.

В бумаге, что пришла из уезда, в самом конце была приписка: «Предписывается впредь до решения Учредительного собрания не нарушать существующих земельных отношений».

Приписка была непонятна: «Раз ставят земельные комитеты, значит землю делить. А ждать нам не к чему», — говорили крестьяне.

Выбрали комитеты. Посадили туда грамотных «обстоятельных» мужиков. Но до дележа земли дело не дошло. Встревожившиеся было кулаки-стодесятинники успокоились.

Беднота начала жать на земельные комитеты:

— Что же вы, члены земельные, когда землю делить будем?

— Землю трогать не велено, ждать приказано Учредительного собрания.

Приезжали уполномоченные. Крестьяне впервые услышали длинную политическую речь. Слушали терпеливо, со вниманием, но понимали плохо. Главного — о земле, о недоимках, об окончании воины — не услыхали. Уполномоченный говорил о достижениях революции, о Временном правительстве, о войне до победы.

— А как насчет земли, насчет недоимок? — спрашивали крестьяне.

— Недоимки платить надо, — твердо отвечал уполномоченный, — а землей распорядится хозяин земли русской. — Учредительное собрание.

— Опять, значит, «хозяин».

Стодесятинник, церковный староста Макей, увещевал мужиков:

— Терпеть надо, ждать. Теперь мы все — равноправные граждане, мирно должны жить, соблюдать, порядок. И насчет земли тоже надо порядок, как уполномоченный нам сказал. По закону надо, без закона нельзя...

Уехал уполномоченный, вопросы все остались неразрешенными. Жизнь не изменилась.

Уже четвертый месяц, как произошла Февральская революция. По-старому было тихо и неподвижно в деревне. Правда, чувствовалась какая-то тревога, настороженность, и чем дальше, тем заметнее становилось новое.

Стали прибывать с фронта солдаты. Никто не знал, пришли ли они в отпуск или дезертировали. Спрашивать их опасались, а сами они об этом не говорили. Солдаты всё острее и настойчивее поднимали вопросы, связанные с землей, с сельской и волостной властью. Макей стал крепче запирать свои ворота, часто просыпался по ночам. Тревожились и другие старожилы.

В волостном комитете села Алексеевки я застал председателя волостного комитета, разговаривающего с солдатом. Лицо председателя было одутловатое, глаза прятались за припухшими веками. Он долго рассматривал мой мандат и наконец глубоко вздохнул:

— От Совета, значит, из города?

— Да, от Владивостокского Совета. Приехал ознакомиться, как вы здесь живете.

— Ознакомиться? Что же, можно. Партейный, небось?

— Да, от большевиков я. Где бы мне остановиться?

Солдат поднялся со стула, расправил под поясом измятую гимнастерку.