Карл Марлантес - Маттерхорн [ЛП]

– У меня иголка в швейном наборе. Тоже хочешь?

Кэссиди одиноко постоял, ничего не говоря. В конечном итоге, он двинулся к своей штабной команде, чтобы собрать оружие. Морпехи роты 'браво', исполненные отвращения, полезли назад в палатки или снова укладывались в плащ-палатках прямо на земле.

Китаец продолжал стоять над пулемётом и наблюдал. Когда один из штабных приблизился к пулемёту, он отбросил пулемёт ногой. Парень остановился: 'Послушай, приятель, эта не моя затея'. Он снова наклонился к пулемёту. И снова Китаец отодвинул его в сторону. Парень оглянулся на Кэссиди, который не заметил обмена, и снова посмотрел на Китайца: 'Эй, да ладно тебе. Дай мне забрать эту штуку. Я против тебя ничего не имею'.

– Коснёшься пулемёта – и я тебя убью.

– Господи, да не принимай ты всё на свой счёт.

Китаец подался к нему: 'Никто не возьмёт мой пулемёт кроме Кэссиди. Подберёшь его – и несчастий не оберёшься, буду я тут или нет'.

– Хорошо-хорошо. – Парень отошёл.

Кэссиди, наконец, заметил. Он подошёл к Китайцу.

– Как это Шаффран не подобрал твой пулемёт?

– Он не захотел.

– Ты угрожал ему, говнюк?

– Как я могу кому-нибудь угрожать? У меня-то и оружия нет.

Кто-то хихикнул. Кэссиди понял, что все оставшиеся во все глаза глядят, что он будет делать. Они с Китайцем стояли и мерили друг друга взглядами.

– Ты собираешься выполнять свой наряд, Кэссиди, и поднимать мой пулемёт? – тихо сказал Китаец.

Кэссиди смотрел Китайцу прямо в глаза. Руки его дрожали. Потом он наклонился взять пулемёт.

Китаец отбросил пулемёт ногой. 'Паркер', – сказал он.

Кэссиди выпрямился. Голос его дрожал от злости: 'Если ты думаешь, что я приказываю только для того, чтобы ты мог отказаться, то стань сраным мучеником и болтайся в тылу, ожидая трибунала, вместе с блевотиной, которую ты называешь друзьями, тогда, может, тебе в голову придут другие мысли'.

Он опять потянулся к пулемёту. И опять Китаец отбил его носком ботинка. 'Бройер', – сказал он.

Кэссиди выпрямился. 'Я тоже терял товарищей, Китаец'.

– Какие у грёбаного винтика могут быть товарищи? Как грёбаный винтик вообще может быть человеком?

Кэссиди сжал кулаки и видел, как Китаец сам весь напрягся для броска. Кэссиди колебался, изо всех сил стараясь сдерживать гнев. 'Мужество – то, чего ты никогда не поймёшь', – сказал он. Он наклонился и подобрал пулемёт Китайца.

– У меня от тебя уши вянут, винтик. – Китаец пошёл прочь к своей палатке, оставив Кэссиди один на один с перепачканным оружием. Остальная рота тоже повернулась к нему спинами.

Тем не менее, кое-кто о нём не забыл.

– Пора кончать с ублюдком, – сказал Генри. – Пора.

– Мы достаточно насмотрелись на убийства, – тихо сказал Китаец.

Генри аж взвился. 'Чувак, мне что, выслушивать твоё дерьмо про 'насмотрелись на убийства', как тому маленькому мальчику, у которого глаза на лоб лезут перед большим папочкой, который с войны вернулся домой? Ты знаешь, кого ты там убивал, а? Своих братьев. Да, своих собственных братьев. Вот на ком ты творил свои 'убийства'. Ну, так я говорю: пора завязывать с этим дерьмом. Мы совершим своё убийство. И ради себя самих'.

Китаец видел, что большинство братьев согласно с Генри. Хотя некоторые, такие как Крот, смотрели на Китайца, что, мол, он скажет. Красноречие Китайца его не убеждало.

– Ты собираешься просто сидеть на жопе, в то время как этот белый расист бросает нашего братишку Мэллори в вонючий контейнер как какое-то животное? – спросил Генри. – А потом ты тащишь своё гузно на эту грёбаную гору, словно чёрный Оди Мёрфи, и половина твоей грёбаной роты гибнет ни за что ни про что, а он высылает вам сраную 'Кока-Колу', как какой-нибудь футбольной команде? Алё, чувак! И потом чекрыжит вам яйца, забирая ваши винтовки. А тебе не приходило в голову, что, может быть, этот проклятый кадровый просто отрабатывает на вас свою жестокость? Или ты уже становишься белым во всех отношениях? Может, твой папашка был белым паскудником и оставил тебе все свои белые пятна?

Знакомая насмешка заставила Китайца так сильно сжать зубы, что он испугался, как бы не сломать коренной зуб. Он понимал, что делает Генри, и понимал, что слишком многое поставлено на карту, чтобы можно было поддаться ярости.

Генри прошествовал к сундуку из макассарского эбена и поднял тяжёлую крышку. 'Подумай над этим, брат, а я пока приготовлю доброго 'братишку Руджи' и попробую понять, отчего ты такой охреневший'. Он аккуратно переложил одежду и другие вещи в сундуке и достал искусно вырезанную шкатулку с выдвижным ящичком. Он открыл ящичек и вынул серебряную трубку с хрустальным шаром для воды и вычурный сигарочник с бумагой.