Екатерина Франк - Под флагом цвета крови и свободы

– Какие отношения связывали вас и моего… моего покойного друга Моргана? Будьте уверены, ваш ответ останется между нами.

На мгновение по спокойному лицу женщины пробежала какая-то тень, словно рябь на ровной поверхности воды; но затем это выражение исчезло, и на Эдварда посмотрели совершенно безмятежные, прозрачные серо–голубые глаза – у Эрнесты таких не было даже в самые ясные и приятные минуты, почему-то вдруг подумал он, внутренне сжимаясь при приятном, изредка прерывающемся шелестящими вздохами звуке чужого голоса:

– Ох, мистер Дойли, даже не знаю, как сказать… Мы с Фрэнком были знакомы с детства – его отец когда-то служил у нашей семьи садовником, а мы с сестрой тогда часто играли с детьми слуг: другой компании-то все равно не было. После… когда мы немного подросли… Фрэнк… не то что бы позволял себе какие-то вольности, конечно же, нет! Но мы же были еще совсем дети: гуляли вместе по саду, он приносил мне по утрам букеты цветов, рассказывал о том, как живут люди в других странах и обещал, что когда-нибудь покажет мне все это. Я ведь тоже была тогда глупой девочкой, вот и позволяла ему эти мелочи! Потом, когда меня обручили с Томасом, разумеется, больше ничего такого не было…

– И все закончилось? – тихо спросил Эдвард; он помнил тяжелый нрав рулевого и сильно сомневался, что тот сдался бы так легко. Миссис Дуглас вздохнула, разом подтвердив его подозрения:

– Увы, нет. Фрэнк как с цепи сорвался! Начал говорить о том, как уйдет в пираты, разбогатеет и тогда женится на мне, просил расторгнуть помолвку и дать ему несколько лет… Разумеется, я отказала. Мои покойные отец и матушка, слава Богу, ничего не знали об этом позоре. После нашей с Томасом свадьбы он куда-то ушел из дому; несколько лет чуть ли не каждый месяц писал мне ужасные, грубые письма… потом перестал. Затем уже родилась Элизабет, а за ней – Роджер и Майкл, наши дорогие сыновья, и Фрэнк опять начал писать, но уже намного реже и совсем в другом тоне. И слава Богу, а то ведь я сначала даже не знала, что мне делать…

– Вы не любили его? – совсем чуть слышно выдохнул Эдвард, сжимая пальцами подлокотники кресла столь сильно, что отдаленно даже подумывал: как же до сих пор еще не раздался хруст? Костей ли его, красного ли дерева – что прочнее, надежная дорогая мебель или человек?

Миссис Дуглас, жена окружного судьи, недоуменно воззрилась на него своими прозрачными глазами, как-то даже комично правильно округлив рот:

– Что вы, мистер Дойли! Невинное детское увлечение, не более того – а уж после его первых писем и слов, что он мне наговорил в первую нашу встречу… Да и вообще – как это можно, любить пирата? Романтический ореол преступности – не просто пошлость, это, я полагаю, просто недопустимо для порядочного человека…

– Действительно, – глухо согласился Дойли, понимая, что если прямо сейчас не выйдет на свежий воздух, то начнет крушить все вокруг себя в этом чистом, просторном и благопристойном доме. Дойти до этой, последней крайности он не желал – хотя бы потому, что прелестная Элизабет и ее младшие братья не заслуживали видеть всю мерзость, на которую способен разъяренный, отчаявшийся и уставший от всего человек.

На улице было уже темно и неожиданно ясно: туман, не выпускавший из своих цепких лап Лондон всю минувшую неделю, вдруг немного расчистился, и на небе в густой синеве его поблескивали яркие искорки звезд. Были они, конечно, намного меньше, чем в южных широтах, и картина их рассредоточения сильно отличалась от той, к которой он привык – но Дойли со стесненным сердцем улыбнулся им, как старым друзьям, встреченным на чужбине. Было довольно свежо, и руки он сунул под плащом в карманы, желая немного согреться.

Пальцы – словно случайно, хотя он почти сразу понял, что это такое – наткнулись на отполированную деревянную крышку футляра. Компас, который Эрнеста отдала ему в качестве талисмана, принадлежавший когда-то ее отцу и, вероятно, бывший самой дорогой для нее вещью… Эдвард сам не понял, как вынул его и раскрыл на ладони: жестяная стрелка с наполовину слезшей синей краской уверенно сделала оборот и указала на север.

Опытный штурман способен определить курс по одним лишь звездам, не нуждаясь ни в каких приборах, мгновенно откликнулся на это в его голове внутренний голос, чем-то очень напомнивший обычный небрежно–уверенный, с капельками незаметной обычно сосредоточенности тон Эрнесты; Дойли поднял голову, снова встретившись взглядом с золотыми искорками в ночном небе.