Екатерина Франк - Под флагом цвета крови и свободы

– Все… Уже? – каким-то пустым, звонким голосом выдохнул Генри. В глазах его не было ужаса – лишь напряженное, почти болезненное ожидание. Капитан сделал еще шаг вперед, положив руки на прутья решетки и почти касаясь ими побелевших пальцев Фокса; лицо его, белое и неподвижное, напоминало выгоревший песок на отливе:

– Ты боишься?

– Нет, – чуть слышно вымолвил юноша. Рэдфорд усмехнулся, на мгновение прикрыв глаза:

– А следовало бы. Ведите! – обернувшись, велел он ждавшим в дверях матросам. Генри не сопротивлялся и тут – ни когда его, грубо взяв за плечи, выволокли из карцера и потащили следом за стремительно поднимавшимся по многочисленным лестницам и переходам капитаном, ни когда уже вывели на верхнюю палубу, ни когда до боли сильно и крепко завязывали ему руки за спиной, так, что узлы почти до крови впивались в кожу запястий. И лишь очутившись лицом к лицу опять только с капитаном и словно бы новыми глазами увидев нестерпимо чистое голубое небо над головой и мирно плескавшиеся внизу волны, Генри хрипло вымолвил:

– Это будет… долго? Мучительно? – о пиратских казнях за проведенные с ними полгода он успел узнать достаточно, но почему-то лишь теперь в полной мере осознал, что именно его ждет. Рэдфорд лишь приподнял брови, не то изображая удивление, не то действительно удивляясь этому вопросу:

– А ты заслужил, чтобы было быстро и безболезненно?

– Нет, – обреченным шепотом отозвался Генри, как завороженный, не смея отвести глаз – казалось, стоит ему отвести их, как сразу же начнется мучительная казнь. – Нет, Джек, Джек, Джек…

Рэдфорд неожиданно шагнул ему навстречу, глубоко и внимательно заглянув в глаза – и юноша даже сквозь удушливую пелену страха различил в его лице то же самое обреченное выражение, что наверняка было у него самого.

– Не бойся, Генри, – в отличие от его собственных, руки у Рэдфорда не дрожали, хоть и были холоднее придонных вод. – Скоро ты будешь очень далеко отсюда, в одном прекрасном, замечательном месте, а это все закончится, будто дурной сон… – шепот его проникал, минуя уши, будто сразу в мозг и там осыпался мириадами тончайших ледистых искр. И Генри, с жарким отчаянием внимавший ему, словно очнулся, заново оглядевшись и заметив то, до чего прежде ему, поглощенному мыслями о себе, не было дела: пираты вокруг вовсе не стояли в ожидании начала казни предателя, а сновали по палубе, спешно загружая в уже спущенные на воду шлюпки какие-то мешки, бочонки, раненых – тех, кто после недавнего боя не мог передвигаться самостоятельно. Словом, никто из них не обратил на появление Фокса ни малейшего внимания.

– Знаешь, о чем я действительно жалею? – спокойно спросил Рэдфорд, все так же почти бережно придерживая его, шатающегося, за плечи. Черные глаза капитана были неотрывно устремлены на одну из шлюпок по правому борту – туда как раз заканчивали грузить необходимые запасы еды и воды, и в воздухе сухо, резко и равнодушно звучал голос отдававшей короткие распоряжения Эрнесты. Лицо ее было еще более белым и бесстрастным, чем у Джека, напоминая предсмертную маску умирающего от долгой, тяжелой болезни, так, что Генри с трудом узнал в ней прежнюю бодрую и деятельную Морено. – О том, что из всего множества людей, на которых я мог повесить твое преступление, я выбрал именно Дойли.

– Капитан, нужно отправляться, – глухо проговорил ставший разом старше еще на десяток лет Макферсон. Джек вздрогнул, кивнул и снял руки с плеч Генри:

– Садись в шлюпку. Пойдешь вместе с ними.

– Что? – не веря своим ушам, вцепился в него юноша. – Нет, нет, прошу, не…

– Прощай, Генри, – тихо и внятно отрезал Рэдфорд, подталкивая его к трапу – на плечо Фокса легла тяжелая рука боцмана:

– Спускайся быстро, ждать тебя никто не будет.

– А как же… как же ты?.. – потрясенно и все еще неверяще оборачиваясь на капитана, пробормотал юноша, но его никто не слушал; понукаемый остальными, он кое-как спустился по трапу и почти рухнул на скамью одной из трех качавшихся на волнах шлюпок. Места было мало – помимо людей, нужно было грузить запасы еды и воды – но, хотя даже Эрнеста Морено сидела, вжавшись между двумя гребцами и с тяжелым кулем сухарей на коленях, место рядом с уже бывшим старпомом оставалось пустым. Лишь после резкого окрика «мисс штурман» кто-то сообразил швырнуть туда прихваченные запасы солонины и бочонок пресной воды – под скамью; но ни один человек с «Попутного ветра» не сел рядом с Генри.

Ему дали весла: с грехом пополам, но юноша умел с ними обращаться и, в отличие от многих, не был ранен в последнем бою. Вцепившись в мокрое дерево, он принялся проворачивать его в уключинах с таким остервенением, словно мечтал разбить лопасти о воду. Не смея ни на кого поднять глаза, Генри пробовал про себя молиться: сначала за Джека, оставшегося, очевидно, на судне, затем – о том, чтобы все это оказалось всего лишь дурным сном, а после – чтобы сказанное капитаном Гарсией о далекой, но все равно невыразимо прекрасной мисс Фостер было гнусной ложью. Но все его слова, бессвязные и отрывочные, оборачивались в конце концов в к одному–единственному желанию: чтобы никто из сидящих вокруг людей не смотрел на него, не видел вовсе.