Jacob Davidovsky - Ленин. 1917-1 [litres самиздат]

Забайкальская степь. Майское утро. Запах весенних трав. Яркое солнце.

Во дворе большого бревенчатого дома рослый мужчина с роскошными усищами катил коляску. В коляске сидел человек, укутанный в одеяло, несмотря на тёплую погоду. Взгляд сидящего был бездумно устремлён в пространство. Вообще, выражение лица наводило на мысль, что он, выражаясь сегодняшним языком, находится в состоянии "овоща". Мысль была, в общем-то, верной. Более того, человек находился в таком состоянии уже несколько лет. Поэтому его правильнее было бы называть "пациентом". Что мы и будем делать. Пока.

Рослый подкатил коляску к деревянной изгороди, окружавшей дом и остановился, давая возможность пациенту полюбоваться окружающим пейзажем. Забайкальской майской степью.

Но, как оказалось, того занимало сейчас другое.

– Д-де я? – неожиданно для рослого прозвучал вопрос.

Было видно, что человек с усищами не ожидал не только этого вопроса. Он не ждал никакого. Расслабленно любующийся степным пейзажем, здоровяк резко встрепенулся, подскочил к коляске и, нагнувшись, внимательно вгляделся в лицо пациента.

Да, он не ослышался. Взгляд человека в коляске был уже вполне осмысленным и даже требовательным. Непохожим на взгляд "овоща", каким был ещё несколько минут назад.

– Владимир Ильич, вы очнулись?! – интонация этих слов, произнесённых усачом, была одновременно вопросительной и восторженно-надеющейся.

Взгляд пациента стал каким-то удивлённым. "От чего очнулся?" – казалось говорил он. Но тут же, видно, что-то осмыслив, человек в коляске ответил:

– Д-да. А ш-ш-ш … .

Было видно, что язык слушается его с трудом, и произнести что-либо кроме простейших междометий ему трудно. Усач это понял и торопливо, но стараясь произносить слова как можно разборчивее, заговорил:

– Вы долго болели. Очень. Вы и сейчас больны, хотя, как я вижу, идёте на улучшение. Вам пока трудно говорить. Давайте так. Я расскажу – как обстоят дела. Если вы захотите что-то уточнить, просто издайте звук. Например, "А". Если мне потребуется вас о чём-нибудь спросить, я буду строить вопрос так, что ответ будет либо "Да", либо "Нет". Давайте договоримся. Если вы прикроете глаза один раз, это будет означать "Да". Если два раза – "Нет". Если вы не знаете ответа, или он неоднозначен, глаз вообще не закрывайте. Согласны, Владимир Ильич?

Глаза пациента закрылись и вновь открылись. Усач облегчённо вздохнул.

– Слава богу. Я вижу, вы на пути к выздоровлению. Сегодня же сообщу в Политбюро. Вот там обрадуются!

При слове "Политбюро" в глазах пациента сначала появилось сомнение, а затем он моргнул. Дважды. Увидев непонимание на лице собеседника, заморгал уже просто яростно, явно приходя в возбуждение. Усач недоумённо переспросил:

– Не обрадуются?

Два моргания.

– Не надо сообщать?

– Да, – просигнализировали глаза человека в кресле.

– Но почему? Ах да. Вам же трудно говорить. Давайте так. Я пока не сообщу, конечно. Но ведь доктор наверняка увидит, что вы пришли в себя. И цирюльник, и сиделка, и остальные. Кто-то сообщит, и наверху всё равно узнают.

Рот пациента открылся и выдавил:

– Х-х-х-о т-т-ы-ы?

Усач хлопнул себя ладонью по лбу.

– В самом деле, вы же можете меня не помнить. Или помните?

Глаза человека в кресле оставались открытыми.

– Не знаете – помните или нет? Или помните, что уже видели, но не помните – кто я?

Моргание.

– Понял. Я – Пётр Мартынов, начальник вашей охраны и комендант этого госпиталя с одним пациентом – вами. На всякий случай. Вы – Владимир Ильич Ленин, вождь партии большевиков, нынешней правящей партии в России. Э-э-э … вождь мирового пролетариата, – с заминкой добавил усач.

Лицо Ленина досадливо скривилось.

– Понял. Чёрт с ним, с мировым пролетариатом пока. Буду конкретнее.

Моргание.

– Вы больны. Долго. Здесь – госпиталь. Вы – единственный пациент. Вы здесь с двадцать третьего года. Мы в Забайкалье. Вас лечит монгольский доктор Дорж. Травяными настоями. Ух, молодчина, видать, правильно лечит! Вы пришли в сознание! Ну да, по делу. Госпиталь – секретный. О том, что вы здесь, знают только в губкоме и горкоме. И то не все. Ну и Политбюро, конечно. Владимир Ильич, я не знаю, о чём рассказывать в первую очередь. Вы хоть намекните. Историю вашей болезни рассказать?

Лицо Ленина скривилось так же, как и перед этим. Рот открылся:

– Сы-ы-ана.

– Страна? – моргание, – Понял. Что в стране? – моргание, – В стране власть большевиков, – неуверенно заговорил Мартынов.