Виктор Иутин - Кровавый скипетр

Ворвавшийся в царский шатер боярин Федор Петров, тяжело дыша, кланялся все еще слушающему литургию Иоанну, переводя дыхание:

– Государь! Выйди к войску своему! Пусть наберутся сил, воспрянут, увидев тебя!

Не ответил Иоанн, погруженный в молитву.

Тем временем на узких полуразрушенных улочках татары, встав плотным строем, отражали атаку копьями. На крыши домов взбирались татарские лучники, метко поражая врагов. Жестоко рубятся противники!

Снова впереди Михаил Воротынский со своим полком. Здесь же Архип, все еще прикрытый могучими спинами идущих впереди воинов. Выглядывая, пытался высмотреть он Добрыню. Но тщетно. Не найти его в этом живом, страшном потоке.

– Не выдержим натиска! Татары окружают нас! Сейчас выбьют! – кричал отчаянно Михаил Воротынский и обернулся к своему слуге:

– Скорее, сообщи воеводам остальным да государю! Помощь нам нужна! Пусть царский полк обойдет казанцев да в тыл ударит! Долго не выстоим!

И вскоре уже подоспели свежие силы. Стрельцы сбрасывали татар с крыш, палили из пищалей по их выстроенным рядам. Уже теснят татар к ханскому дворцу, уже не страшна подоспевшая к ним подмога, как вдруг…

Вдруг Архип почувствовал, как свободнее стало идти – рассеивались русские полки по городу. Увидел он и тех трусов, что не хотели идти в атаку – они пришли грабить. Ратники заходили в дома, вырезали татарские семьи, пряча за пазуху и в походные сумки все драгоценное имущество. Тут же насиловали молодых девочек, чистоту которых родители хранили до брачного венца по мусульманскому обычаю. Насиловали грязно, грубо, порой, прямо на улицах, после чего хладнокровно перерезали им глотки. Архип опешил, не в силах понять, что происходит – русские воины поддались своим главным грехам – алчности, похоти и сребролюбию, и более того – превратились в зверей, озлобленных от усталости и постоянного присутствия смерти…

– Куда, сукины дети? Вперед! Вперед! – отчаянно кричал Воротынский, отзывая воинов. Одного, попавшегося под руку, сбил с ног ударом в лицо, другого едва не зарубил со злости. Вот уже их теснят – с трудом Алексей Басманов удерживает своих ратников, под страхом смерти отправляя их в бой. И казанцы пошли в наступление.

Первыми начали бежать мародеры. Толпами они неслись из города, с трудом унося награбленное, крича:

– Секут! Секут! Бежим!

Иоанн уже стоял под стенами к тому времени со своим полком и боярами. С ужасом увидел он бегущих из города ратников в большом числе и растерянно оглянулся на своих воевод. Неужели все пропало? Неужели опять разбили?

– Государь! – услышал он и обернулся. К ногам его коня на колени упал окровавленный слуга Воротынского и с трудом проговорил:

– Государь, отправь полк на подмогу! Князь Воротынский с трудом держит город. Татары наступают…

И после этих слов упал замертво. Засверкали глаза государя, обернулся он к своим воеводам, полку, князю Старицкому и закричал отчаянно:

– Скорее! Отправляйтесь в город! Вперед! Вперед!

– Вперед! – подхватил Владимир Старицкий, выхватив саблю. Вслед за ним бросилась в город большая часть царского полка, Захарьины со своими людьми, все воеводы. Ближе к городу подъехал и сам Иоанн, пытаясь своим видом воодушевить бегущих воинов. Братья Адашевы, со звоном выхватив сабли, наперегонки, как в детстве, бросились в атаку, Мефодий и тут был с ними.

– На рожон не лезьте! – кричал он им, срывая голос. – Спины прикрывайте друг другу! Я рядом!

Снова бьют татар свежие силы. Хотели выбраться казанцы из кольца наступающих русских полков, но Курбский перекрыл им все пути отхода. Татар теснили к ханскому дворцу – там происходило уже основное сражение. Воины скользили на лившейся по земле крови, падали в кровавую грязь, поднимались, размазывая ее по лицу ладонями.

Русское войско снова рассеялось – продолжали грабить и резать. Тогда был выделен специальный отряд, убивающий мародеров. Врывались в дома, видели, что кто-то из ратников грабит – тут же рубили мародера и грабили вместо него…

Адашевы мчатся уже по улочкам, лошадям все труднее удавалось перескакивать через трупы. Завидев отступающих потрепанных ратников, Алексей Федорович крикнул, сверкнув глазами:

– Убегают, скоты! Я остановлю их! Мефодий! Будь с Данилой!

А Данила уже загорелся весь воинственным пламенем, на губах его странная ухмылка. Впереди горстка русских ратников с трудом отбивалась от наседающей толпы татар. Что-то щелкнуло в голове, и уже не слышал призывов Мефодия остановиться – рванул на врагов с яростным криком, влетел в татарскую толпу, начал махать саблей, но клинок скользил по шлемам и доспехам. Несколько раз кто-то из татар с такой силой отбил клинок, что он, высыпав искры, едва не вылетел из руки. Данила не видел лиц, просто бил, пока не всадил саблю в горло вскинувшего голову татарина. Брызнула кровь, поверженный враг тут же рухнул, и сабля, кою Данилка не успел выхватить, скрылась из глаз вместе с трупом под ногами еще живых врагов. Не успел он, безоружный, понять что-либо, как мощный удар копьем прошел вскользь по кольчуге на боку, но, благо, не порвал. Вот уже два копья всадили в грудь и шею его брыкающегося, ржущего коня, вот уже ловкий татарин перерезал животине горло. Конь, жалобно хрипя и фыркая, начал заваливаться вбок. Данилка рухнул на кучу трупов и остался лежать, придавленный конем, благо ногу в стремени не сломал. И мысленно уже попрощался со своей короткой жизнью, представив, как будут выть от горя отец и мать, как Алеша, гордясь им, погибшим в бою, будет рассказывать своим будущим детям о доблестном брате своем. Затем стало страшно, почувствовал, как все нутро его свернулось, кровь отступила от лица. Но вот в толпу подступающих к нему татар на полном скаку врезался Мефодий. Молниеносными и четкими сабельными ударами косил он опешивших врагов одного за другим с перекошенным от ярости лицом и, кажется, один обратил их в бегство. Обтерев окровавленную саблю, он бросился к Данилке, помог ему подняться, говоря взволнованно: