Ольга Елисеева - Переворот

Как бы в насмешку Пётр Фёдорович был облачен в синий голштинский мундир, который так любил носить при жизни. Однако лик смерти строг, и государю сейчас больше бы подошёл русский военный кафтан зелёного цвета, со всеми орденами и голубой андреевской лентой через плечо. Такой чести свергнутый монарх не удостоился. Мысль о том, что покойного обидели, лишили даже намёка на достойные похороны, приходила в голову всякому, кто приближался к гробу.

Дальше следовали новые, ещё более шокирующие открытия. До пояса император был покрыт ветхой золотой парчой, кое-где истёртой и, кажется, уже не раз использовавшейся при царских погребениях. В этой излишней рачительности тоже сквозило неуважение, выставленное напоказ.

Но хуже всего оказалось лицо покойного. Набелённое и нарумяненное, оно походило на маску. Местами пудра осыпалась, как сырая штукатурка, наложенная неумелой рукой. Впрочем, в этой неумелости тоже чувствовалось что-то нарочитое. Сразу становилось ясно: красками старались скрыть следы побоев. Шея Петра Фёдоровича была высоко, чуть не до скул, обмотана белым платком и задрапирована пышным жабо, в самой середине которого сверкал крупный, кроваво-красный рубин. В этом неожиданном щегольстве крылся страшный намёк, который не остался не замеченным публикой.

Проходя мимо, люди охали и вздыхали, а, выскользнув на улицу, возмущались уже в голос. «Шлюха», «мужеубийца», «обманщица» — вот самые мягкие прозвища, которыми они награждали императрицу.

Выйдя из душного помещения на свет Божий, Потёмкин увидел и услышал достаточно, чтоб прояснить для себя картину происходящего.

Сегодня утром он дежурил при дворе. Пожалованный на следующий день после переворота чином камер-юнкера, Гриц получил почётное право неотступно находиться при государыне. Екатерина спешно ввела своих гвардейских сторонников в придворный штат и окружила себя ими, как стеной, предпочитая полагаться на проверенных людей. Потёмкин был не из последних. Спозаранку он уже наведался в полк, нашёл товарищей подавленными, как смог успокоил ропот и поспешил обратно во дворец.

Он сменил дежурного офицера в просторной передней, открывавшей анфиладу личных покоев государыни. Из смежной комнаты доносились голоса. Они звучали громче обычного, и Гриц насторожился. Екатерина говорила взволнованно, даже запальчиво. Ей возражал граф Панин. Он увещевал императрицу, как малое дитя.

Дверь неожиданно распахнулась. Из неё вышла Екатерина Ивановна Шаргородская, лицо старой камер-фрау было раздосадованным и угрюмым.

— Никак не оставят в покое мою голубушку, — бросила она Грицу. — Коршуны ненасытные! Вцепились в неё когтями! Все мучают. Уж хоть бы на день дали передышку!

Гневно шаркая туфлями, пожилая дама удалилась, а Потёмкин подошёл поближе к двери. Сквозь неширокую щель он различил уголок кабинета, край платья государыни — сегодня она снова облачилась в траур — и пыхтевшего от натуги Никиту Ивановича, который стоял на коленях в самой смиренной позе. Однако слова, вылетавшие из его уст, изобличали далеко не рабскую покорность.

— Сенат, собравшись сегодня утром, решился умолять Ваше Величество отложить своё шествие ко гробу столь нечаянно скончавшегося супруга. В городе неспокойно, возле монастыря собираются толпы, выкрикивают поносные ругательства. Вашему Величеству могут не оказать надлежащих почестей и даже забросать ваш кортеж камнями. В гвардейских полках брожение. Особенно в Измайловском, на который вы имеете особливую надежду...

— В чём вы хотите меня убедить? — нетерпеливо оборвала его Екатерина. Она встала и, раздражённо шурша шёлком, заходила по комнате. — В том, что я должна пренебречь обязанностями и не появляться у гроба собственного мужа?

— Лишь для вашей же безопасности... — Никита Иванович не поднялся с колен. — Рабски молим вас отменить шествие.

— А как расценит это народ? — неуверенно протянула императрица. Она остановилась у окна и с тоской уставилась на серые низкие тучи, зацепившиеся за шпиль Петропавловки. — Я не привыкла пренебрегать традициями...

— Государь, супруг ваш, умер слишком внезапно и при слишком странных обстоятельствах, — продолжал внушать граф. — Столица полна слухов и невероятных домыслов. Каждый третий повторяет слово «убийство». В этих условиях ваше появление у гроба мужа будет расценено как лицемерие. Повторяю, мадам, на улицах собираются толпы. Патрули едва успевают их разгонять.