Зиновий Давыдов - Корабельная слободка

Это была та самая тетрадь, которая пропала у дедушки Перепетуя больше года назад. Та самая тетрадь, которую утащила коза Гашка, когда дедушка уснул у себя в саду под шелковицей. Дедушка припомнил: тетрадь пропала у него когда же? Да, это было 17 сентября 1853 года, в день выхода эскадры Нахимова в море. И была после этого при Синопе великая победа. А теперь черноморский флот сошел на берег, и стали матросам бастионы, как корабельные палубы.

— Да не изгладится память великих дел, — повторил дедушка.

Он был стар и слаб и совсем обессилел от всех этих ядер, от бомб и ракет, которыми прямо-таки забрасывали Корабельную слободку англичане. И он побрел в дом, унося с собой свою драгоценную тетрадь.

Войдя в сенцы, дедушка подумал, что вот на улице у калитки остались два бочонка с бузой и кружка на лавочке.

«И что ж, — решил он. — Пей, кто хочет!»

Дверь из сеничек в горницу была полуоткрыта, и цыплята с уже обнаружившимися хохолками расхаживали под столом, а один рябой, с торчавшими во все стороны перьями, умудрился взобраться на этажерку и теребил там пакетики с цветочными семенами. Размахивая тетрадью, дедушка выгнал цыплят на двор и прилег на кровать.

Дедушка лежал, вытянувшись у себя на кровати, его серебряные часы висели у него над кроватью на гвоздике, а старая синяя тетрадь была у дедушки в руках. Он раскрыл ее… раскрыл на сорок восьмой странице.

Все буквы, росчерки и завитки были на месте. Из букв складывались слоги, из слогов — слова.

«Да выйдет правда из мрака подпольного на божий свет, — прочитал дедушка надпись на сорок восьмой странице. — Нет тайного, что не стало бы явным».

Но тут буквы, росчерки и завитки все как бы сдвинулись, поплыли, зазыбились и перетасовались. Дедушка закрыл глаза, и его сразу охватила полудремота: ни сон, ни явь; звуки доносились, как сквозь войлок, — частая пальба из мелкокалиберных орудий.

Дедушка так и задремал в горнице у себя, а в это время мимо его дома проезжал со своей свитой Меншиков, теперь уже главнокомандующий военными сухопутными и морскими силами в Крыму.

На земле у ворот сидели раненые и стояли носилки, а два арестанта поили раненых каким-то мутным питьем. Арестанты, увидя генерапа, сняли фуражки с нашитыми на них бубновыми тузами. Меншиков фыркнул и отвернулся.

— Какого полка? — крикнул он в воздух, неизвестно к кому обращаясь.

И лежавший на носилках человек, покрытый старой рогожей, с лицом в крови и глине, дернулся и, тужась, произнес:

— Матрос… сорок первого флотского экипажа… Тимофей Дубовой, ваша светлость.

— Откуда?

— С третьего бастиона, ваша светлость, — прошептал раненый и закрыл глаза.

— Жарко там?

Но Тимоха только губами шевельнул. За него ответил стоявший подле носилок арестант:

— Шибко жарко, ваша светлость. Штурмовать, видно, собирается неприятель. Надо штурма ждать.

— Тебе откуда известно, чего ждать? — поморщился Меншиков. — Ты главнокомандующий… э-э… или начальник оборонительной дистанции?

— Никак нет, ваша светлость, — ответил арестант, смяв в руке свою обтрепанную фуражку.

— Нет? — притворно удивился Меншиков. — Значит, ты начальник штаба? И тебе известны все… э-э… предначертания… э-э… все виды?

— Не могу знать, ваша светлость, — снова ответил арестант, не понимая, чего хочет от него этот недобрый старик.

— Так откуда же тебе известно о штурме?

— По всему видать, ваша светлость. Во!.. Во!..

Лошадь Меншикова встала на дыбы, и главнокомандующий едва удержался в стременах. Два ядра одновременно упали посреди улицы и покатились под откос.

— Какого полка? — зло крикнул Меншиков арестанту.

— Мы из острога, ваша светлость. Арестанты.

— Зарезал?

Арестанту это наконец надоело.

«Была не была, — подумал он. — Терять нам нечего. Может, сегодня мне и живым не быть…»

И, глядя прямо в лицо Меншикову, он ответил:

— Никак нет, ваша светлость. Мы — тяпкой. Помещица у нас была, Бурдюкова. Сколько ею народу умучено! Так мы ее тяпкой порешили, как в отпуск ездили. Чтобы, значит, такой гадине живой не быть.

Меншиков даже не фыркнул. Он повернул коня и затрусил к Городской стороне. У дома, где жил Корнилов, он послал сказать, что ждет его на улице.

Корнилов заехал домой написать письмо жене в Николаев. Он только что кончил и, сняв с себя золотые часы, положил их в картонную коробочку. На коробочке он написал красными чернилами: «Моему старшему сыну».

Стекла дрожали в окнах, за которыми тусклое море уходило в пасмурную даль. Там стояли вражеские корабли и вели бой с береговыми батареями.