Зиновий Давыдов - Корабельная слободка

По столу проползла букашка, красненькая с серебряными крапинками, проползла от края до края и свалилась под стол. Потом на столе заметался большой рыжий муравей и тоже пропал — где-то в щели между досками. Нина Федоровна не заметила ничего. Она наморщила лоб, затененный зонтиком, и, не отрываясь, смотрела на дедушку. Лукашевич тоже слушал внимательно, насупившись и разглядывая свои щегольские сапоги. А дедушка все читал и читал, пока не дочитал до конца.

— Ах, Коленька, — воскликнула Нина Федоровна, когда дедушка положил на стол последний листок, — как это странно, как удивительно все и как страшно! Большой город, и столько людей… и сразу — такое…

Лукашевич встал, прошелся по дорожке от шелковицы до плетня и вернулся обратно.

— Стало быть, не на шутку каша заваривается, — заметил дедушка, снимая очки. — Это все равно как машина, ежели получит ход и набирает скорость. Застопорить теперь невозможно. А все же, сударыня, обломаем мы машине этой шестерни.

Но Нина Федоровна была, видимо, занята своими мыслями и ничего не ответила дедушке. Она положила раскрытый зонтик себе на колени и, побледневшая, опечаленная, стала еще краше. Сжимая в руке кружевной платочек, она повторяла:

— Как страшно!.. Как страшно!..

Но стукнула калитка, и в сад прошел со своей сумой Елисей Белянкин. Увидя Лукашевича, он остановился и взял под козырек.

— A-а, Белянкин! — крикнул Лукашевич. — Ко мне заходил?

— Побывал уже у вас, Николай Михайлович. Только — газеты.

— А письма? Когда же ты, Белянкин, письма принесешь?

— Да ведь… — растерянно развел рукою Елисей. — Нету писем. Не пишут, значит, Николай Михайлович.

— Нехорошо, Кузьмич, — покачал головой Лукашевич. — Вместе служили, вместе Синоп брали, а ты так, знаешь…

И Елисей почувствовал, будто он в самом деле в чем-то виноват перед Лукашевичем: что ни говори, а не смог угодить такому герою. Наклонившись над своей сумой, Елисей вытащил из нее две газеты и письмо и положил все дедушке на стол.

— Да ведь… — бормотал он, снова разводя рукой. — Уж я бы, Николай Михайлович, для вас… Вот и Нина Федоровна…

— Знаю, знаю, — погрозил ему пальцем Лукашевич, — рассказывай!

Окончательно смутившись, Елисей снова взял под козырек и повернул к воротам. А дедушка протирал тем временем очки и когда управился с ними и вздел их себе на переносицу, тогда только заметил краешек конверта, выглядывавший из-под газеты.

— Ба-ба! — воскликнул дедушка. — Вот штука! Опять мне письмо!

— Несправедливо, Петр Иринеич, — заметил капитан-лейтенант, опускаясь на скамью. — На что ж это похоже? Вам — что ни день письма, а я по месяцу жди. Вы, должно быть, в сговоре с Белянкиным?

Но тут уже и дедушка смутился.

— Так ведь… — разводил он, в свой черед, руками. — Да нет же… Совсем это не так, Николай Михайлович… и вы напрасно… Вот пусть Нина Федоровна скажет…

Нина Федоровна рассмеялась:

— Что вы, Петр Иринеич! Успокойтесь. Николай Михайлович пошутил. Это он со всеми…

А дедушка, сняв очки и приоткрыв рот, глядел на Нину Федоровну так, словно только что, сию секунду, ее впервые увидел.

«Какая же она все-таки прелесть! — думал он, глядя ей прямо в лицо. — Вот прелесть! Бывают же такие красавицы!»

— Не будем мешать вам, Петр Иринеич, — заторопилась вдруг Нина Федоровна. — Утомили мы вас. Коленька, пора нам.

— Нет, нет! — замахал руками дедушка. — Что вы, золотая моя! Как можно? Сидите, не уходите. Письмо это — тоже ведь из Одессы, от Михаила письмо. Я-то сразу вижу — его рука писала! Вот мы с вами сейчас почитаем вместе. Только вот… Дашенька, бузы нам! Дашенька!

И дедушка, надорвав конверт, извлек из него письмо.

— «Драгоценный родитель мой, Петр Иринеевич, — писал в новом письме из Одессы судовой механик Михаил Ананьев. — Все мы здоровы и вам желаем благополучия и здоровья на многие годы. А как просили вы отписывать вам про Одессу, о всех происшествиях, так вот прочитайте».

Дедушка положил письмо на стол, взглянул на Нину Федоровну и рассмеялся.

— Почитаем, — сказал он, потирая руки от удовольствия.

И опять стал читать.

— «Погода у нас в Одессе все время стояла просто бесподобная: солнышко, цветут акации… А тут вдруг 30 апреля такой туман с моря, что и на улице временем не разобрать стало, что и где. И опять новость, да еще какая!

Казак-вестовой с поста прискакал, с пикетов, что по морскому берегу дозор держат. И привез казак донесение. Всего в шести верстах от Одессы, против дачи Кортаци, неприятельский военный пароход на мели оказался. И так это он сел на мель, что ни взад, ни вперед. Ну, понятно, у кого время, так тот сразу — на дачу Кортаци. А я не могу, у меня ремонт машины и котлы чистим. Как тут отлучиться? Вдруг, слышу, кричат мне в машинное отделение: