Зиновий Давыдов - Корабельная слободка

С той поры в хатенке, что в Корабельной слободке, пошла жизнь изо дня в день ровная, тихая, приглушенная. Это только на камышовой крыше хатенки да в пустом и голом огороде поднимал временами кутерьму северо-восточный ветер. Но ветер, зимний, леденящий, приходил, разводил волну в бухте, куролесил день-другой, а то и неделю и убирался прочь, на запад, дальше, в море. И все же, откуда бы ни залетал ветер и какой бы ни был он силы, все равно, в ясную ли погоду или в ненастье, Мишук с утра, прихватив краюшку хлеба и наливное осеннее яблоко, убегал в училище, а Елисей Белянкин шел в морской госпиталь на перевязку. Там Елисею разбинтовывали оставшуюся от руки короткую култышку, обмывали ее, смазывали какой-то желтой жидкой мазью и снова брали в бинты.

Елисей всю зиму думал, как бы ему определиться к какому-нибудь делу. Он и по вечерам выходил из хатенки, останавливался посреди двора, глядел на улицу за плетнем, глядел на небо над головой и все раздумывал. Улица лежала под тонким пластом выпавшего снега. А небо было холодное и синее, точно каленый булат. И высоко над старым тополем стоял в небе полный месяц, весь в мреющих кольцах.

Холод начинал пробирать Елисея, топтавшегося на дворе в одной бумазейной рубахе, без теплой куртки. Но Елисей не возвращался в дом, а все задавал себе вопросы — то одно, то другое. В яличники, что ли, идти Елисею — на перевоз с Графской пристани на Северную сторону?.. Какой же из однорукого яличник! Что-нибудь тачать, строгать, клепать?.. Тоже далеко не уедешь с одной рукой. Вот Павел Степанович приказал не тужить: образует, мол… Разве только что Павел Степанович!..

Марья в последние месяцы потемнела с лица, была молчалива и с утра, едва управившись по дому, садилась за работу. Не выпуская из рук иголки, она шила весь день с коротким перерывом, когда из училища возвращался в старой отцовской куртке Мишук. К этому времени на подоконнике уже лежало несколько новых кружевных сорочек. Мишук должен был отнести их после обеда на Екатерининскую улицу, в магазин «Моды Парижа», который содержала севастопольская жительница Софья Селимовна Дуван.

Мишук старательно подворачивает слишком длинные рукава отцовской куртки и отправляется на Городскую сторону, но не один, а в сопровождении закадычных друзей своих Николки Пищенки и Жоры Спилиоти. По дороге им попадается пехотный батальон, возвращающийся с Павловской батареи с саперным инструментом. У солдат истомленные лица и черные, в земле, руки.

В Южной бухте пенит воду пароход «Херсонес», а у самого берега стоят боевые корабли. Они уже вышли после ремонта из доков, ставни амбразур у них раскрыты, и оттуда на запад настороженно глядят пушки. Пушки для ядер и картечи и пушки бомбические, корабли двухпалубные и трехпалубные — ребята знают их по именам.

— «Ягудиил», «Три святителя», «Константин»! — выкрикивают все трое, перебивая один другого. — «Мария», «Уриил», «Варна», «Трах-тарарах»! [24] Корабль «Три иерарха».

На Екатерининской улице Николка и Жора останавливаются у магазина, а Мишук, толкнув дзерь, проходит внутрь. И здесь у Мишука сразу глаза разбегаются: столько в магазине у Софьи Селимовны удивительных и красивых вещей. Искусственные цветы из шелка и латуни; целая гора пестрых материй на прилавке; разноцветные блестки на кисейных шарфах; кружева, белые, как морская пена; граненые флаконы с золотистыми духами; всевозможные коробочки, крохотные сафьяновые кисетики… И тут же, подле прилавка, где выложено столько всего, стоит какая-то молодая, высокая и красивая женщина. На ней бархатная накидка и крохотная шляпка. И с женщиной этой — муж, лейтенант Лукашевич, тот самый, что взял в плен Османа-пашу. Впрочем, на Лукашевиче уже эполеты капитан-лейтенанта, новенькие, горят, как жар. Лукашевич весел, он улыбается…

«Еще бы, — думает Мишук, — взять в плен адмирала! Не что-нибудь… А вот тятя теперь однорукий; заместо руки — одна короткая култышка…»

И сразу все блекнет в глазах у Мишука; тускнеет все, что минуту назад казалось таким нарядным и праздничным… Мальчик, передав Софье Селимовне узелок с бельем, понуро выходит на улицу.

Николка и Жора не ходят в училище и вовсе не умеют читать. А по пути, по всей Екатерининской, на стенах — большущие железные вывески с золотыми буквами и нарисованными картинами. Вот на одной вывеске нарисована турчанка. В синих шароварах и красных туфлях сидит она на перевязанном бечевками тюке. Ребята останавливаются, разглядывают турчанку, и Мишук читает вывеску по складам: