Зиновий Давыдов - Корабельная слободка

Что-то чиркнуло, ударило, залило лицо горячим и липким, накатилось грохочущим туманом… В одно мгновение все скрылось из глаз и провалилось без следа. Штуцерная пуля ударила в левый висок, и Нахимов упал. Он сразу потерял сознание, и оно так и не возвращалось к нему. Он умер, не сказав ни слова, 30 июня 1855 года.

В этот день в домике на Екатерининской, где жил Нахимов, в небольшой комнате стоял гроб, обитый золотой парчой.

В гробу лежал Нахимов. Три адмиральских флага были укреплены у почившего в головах, и тело его было прикрыто тоже флагом. Это был кормовой флаг с адмиральского корабля «Императрица Мария», простреленный турецкими ядрами в победоносном Синопском бою.

Группами и в одиночку подходили к домику Нахимова солдаты и матросы с бастионов, урвавшие минутку, чтобы проститься навеки с любимым адмиралом. Защитники Севастополя были покрыты засохшей грязью, запекшейся кровью и въевшейся в тело копотью. Они смотрели на вытянувшегося в гробу адмирала и словно ждали, что вот он встрепенется, глянет, прищурив глаз, и адъютант подаст ему подзорную трубу. Но Павел Степанович лежал неподвижно, и глаза у него были закрыты.

А за окном были полдень и неумолчный грохот, известковая пыль и клочковатый дым. Солнце, похожее на воспаленное око, широко разверстое, стояло в зените над развалинами города.

Даша несколько раз прибегала в этот день на Екатерининскую улицу, а ночью она и вовсе не возвращалась к себе на Павловский мысок. Всю ночь до утра простояла она в углу комнаты, не сводя глаз с осененного флагами катафалка, на котором стоял гроб. Толпы людей бесшумно роились перед Дашей, кто-то хотел стать поближе к гробу, кто-то пробирался к выходу… В открытое окно заглядывали звезды да с бухты налетал иногда ветерок, колебля в подсвечниках пламя свечей… Адмирал Лазарев с портрета на стене задумчиво смотрел своему погибшему ученику в его мертвое лицо; а на другой картине, над головой у Нахимова, было бурное море и военный корабль, превозмогающий волны и ветер.

И тихо было. Только свечи, потрескивая, разбрызгивали воск и черное шелковое платье Нины Федоровны прошуршало.

С рассветом пламя свечей потускнело, и на лице у Нины Федоровны легли темные тени. Снова прошуршала она около и внимательно посмотрела Даше в глаза. Даша вдруг встрепенулась. Не глядя на Нину Федоровну, она прошла к гробу и опустилась перед ним на колени. Она зажала в руке краешек флага, которым он был покрыт… Потом прикоснулась губами к этому полотнищу, от которого, казалось, еще пахло дымом Синопа. Слезы сразу забили ей глаза, и она, как слепая, ничего не видя вокруг, еле выбралась на улицу.

Кусты акаций густо разрослись в палисадничке перед домом, и листики были у них подернуты тонкой белой пылью. Люди входили в дом и выходили, раз двадцать промелькнул перед Дашей Петр Кошка… А потом к ней подошел Успенский…

Когда завечерело, генералы и адмиралы подняли гроб Нахимова и понесли его к выходу. Барабаны, как на походе, выбили генерал-марш, и парами вышли вперед факельщики с зажженными факелами, обвитыми черным крепом. Корабли на рейде приспустили флаги.

Весь этот день мертвая тишина стояла в Севастополе; даже неприятельские пушки умолкли. Но вот ударил колокол на Корабельной стороне, и похоронный звон стал разливаться, таять и пропадать в каких-то норах и трущобах, из которых почти сплошь состоял теперь Севастополь. К колокольному звону скоро присоединились пушечные салюты, которые загремели с корабля «Константин».

За гробом Нахимова в огромной толпе народа шли по разбитым улицам лекарь Успенский и Даша Александрова. И лекарь Успенский говорил Даше, что вот умер Нахимов и некем его заменить. И что России нужно много таких, как Нахимов.

Сняв с головы свою почтарскую каску, шел за гробом Елисей Белянкин, рядом с Марьей и Мишуком. Над всей толпой смутно вырисовывалась львиная грива Христофора Спилиоти. Христофор шел, прихрамывая и опираясь одной рукой на костыль, а другою придерживая Жору, чтобы он не затерялся в толпе.

Николка Пищенко с крестом и медалью на матросской куртке шагал с матросами, только что сменившимися с пятого бастиона. И позади стучал по камням мостовой своей деревяшкой дядя Егор. Все, казалось, были здесь. Не было только дедушки Перепетуя, потому что он жил теперь с сыном в Одессе. Не было и капитана Стаматина, вышедшего из госпиталя и уехавшего в Симферополь. Не было и Кудряшовой с Михеевной, потому что обе они погибли три дня назад у себя во дворе, в Корабельной слободке. И не было тех, кто, защищая Севастополь, не сходил с бастионов даже в этот необычайный день.