Кристин Ханна - Четыре ветра [litres]

Припарковавшись чуть в стороне от входа, она пересчитала деньги.

Сто двадцать два доллара. И девяносто один цент.

Целое состояние.

Беззвездной черной ночью они преодолели горный перевал и самую трудную часть пустыни Мохаве.

В кузове лежал сосновый гроб.

Машины встречались редко. Лореда видела лишь круг света, который отбрасывали перед их грузовиком фары. Энт спал, привалившись к ней. С минуты смерти мамы он не проронил ни слова.

После Барстоу Джек съехал на обочину.

Палатки у них не было, так что они разложили одеяла на жесткой земле и легли. Энт между Джеком и Лоредой.

– Хочешь рассказать? – тихо спросил Джек.

Энт посапывал.

– Что рассказать?

– Где ты взяла деньги?

– Я совершила плохой поступок из добрых побуждений.

– Насколько плохой?

– Примерно как прийти в больницу за аспирином с бейсбольной битой.

– Ты кого-нибудь ранила?

– Нет.

– И ты больше так не будешь делать и ты понимаешь, что так делать нельзя?

– Да. Но в этом мире все шиворот-навыворот.

– Это правда.

Лореда вздохнула:

– Я до того скучаю по ней, что дышать не могу. Теперь что, всю жизнь так будет?

Джек молчал. Само его молчание было ответом. Лореда уже знала, что никогда не свыкнется с этим горем.

– Я не успела сказать, что горжусь ею. Как я могла…

– Закрой глаза. И скажи ей это сейчас. Я так с мамой уже много лет разговариваю.

– Ты думаешь, она слышит?

– Мамы всегда слышат, детка.

Лореда закрыла глаза и подумала обо всем том, что она так и не сказала маме.

Я люблю тебя. Я горжусь тобой. Я никогда не видела таких смелых людей. Почему я так долго и так плохо себя вела? Ты дала мне крылья, мама. Ты это знаешь? Я чувствую, что ты здесь. Ты всегда будешь со мной.

Когда Лореда открыла глаза, над ее головой сияли звезды.

1940 год

Я стою за домом в поле голубовато-зеленой буйволовой травы. Слева колышется на ветру золотистое море пшеницы. Почву на ферме моих бабушки и дедушки восстановили, как и на всех больших фермах в округе. В газетах пишут, что Великие равнины спас план президента по сохранению почв, но бабушка говорит, что это Бог нас спас, Бог и посланный им дождь.

С виду я самая обычная девушка, но я отличаюсь от большинства. Я выжила. Нам никогда не забыть, через что мы прошли в годы Великой депрессии, уроки невзгод навсегда с нами. Мне восемнадцать лет, и детство для меня – время потерь.

Она.

Вот кого мне не хватает каждый день, вот кого никто не заменит.

Я иду к семейному кладбищу за домом. Его восстановили, и теперь квадрат, поросший густой травой, окружает новый белый забор. Кто-нибудь из нас поливает этот пятачок каждый день. Вдоль забора цветут астры.

Каждый новый росток вызывает у нас улыбки. Мы ничего не воспринимаем как обыденность.

Я собиралась посидеть на скамейке, которую смастерил дедушка, но почему-то осталась стоять, глядя на могильный камень. Сегодня она должна быть здесь, рядом со мной. Для нее это было так важно… а для меня еще важнее. Я крепко сжимаю ее дневник. Скупых строк, которые она успела написать, хватит мне на всю жизнь.

Слышу, как открылась калитка. Это бабушка решила побыть со мной. Она чувствует, когда во мне поднимается печаль, иногда она оставляет меня наедине с моим горем, а иногда берет меня за руку. Не знаю как, но она всегда понимает, что мне нужно.

Калитка со скрипом закрывается.

Бабушка подходит, встает рядом. Я чувствую запах лаванды, которую бабушка добавляет в мыло, и ванили, которую она кладет в выпечку.

Волосы у бабушки совсем седые, она называет седину знаком доблести.

– Тебе сегодня по почте пришло. От Джека.

Она протягивает мне большой желтый конверт с обратным адресом в Голливуде.

Сейчас Джек ведет уже новую борьбу – против фашизма, ведь в Европе война.

Я беру пакет. Внутри тонкая книжка с закладкой. Я открываю книжку на заложенной странице.

Это зернистая черно-белая фотография матери, она стоит в кузове грузовика и говорит в мегафон. Под фотографией подпись: « Организатор профсоюза Элса Мартинелли ведет забастовщиков, не страшась гранат со слезоточивым газом и пуль».

Я глажу фотографию, будто я слепая и пальцы помогут мне ощутить всю глубину изображения. Закрываю глаза и вспоминаю, как она стояла на этом грузовике и кричала: « Хватит, хватит…»

– В тот день она нашла свой голос, – говорю я.

Бабушка кивает. В последние годы мы часто разговаривали об этом.