Натан Полянский - Славен город Полоцк

Прошло несколько дней. Иван Матвеевич уехал в Ригу покупать немецкую молотилку. Вечером на усадьбе появился Арсений. Он был одет городским ремесленником и на вопросы встречных, на кого сейчас работает, отвечал туманно: «Была бы кровушка, а кому ее пить — всегда найдется». В людской он застал ключницу, попросил ее созвать дворню. Скоро в комнате собралось человек тридцать.

— Про волю слышали? — обратился к ним Арсений.

Кто ответил, что слышал, кто ответил, что не слышал. Многие хитрили, прикидывались непонимающими.

— Свободу всему крепостному сословию царь дает, — пояснил Арсений. — Для того и созывались господа в Витебск, совета их спрашивали. Ну, в палатах говорилось, в конюшнях откликалось. Кое-что и до нас дошло, не все им удалось утаить. Паны известно чего насоветуют: если волю мужику давать, так гони его в шею, чтоб воздухом зря не дышал. Либо, если землицы захочет, или лесу, или воды, или чего иного божьего, так пускай за то на помещика работает. Так они царю, надо думать, насоветовали. Мужиков же о том никто не спросил, вроде обрадовать нас хотят неожиданным даром. Как бы от дара такого не разболелись у нас головы.

— И головы, и животы, — заметил дед Роман, скотник, вся семья которого работала на усадьбе и не имела ни клочка собственной земли... — Сегодня барин наказывал управляющему всех мужиков из Хвойников на выселки свести, где земля похуже. Сроку дал до Кузьмы и Демьяна. В Коровниках велел никого не трогать — там земля плохая, — а и там оставить ее не более двух десятин на работную душу, все лишнее отрезать. Вот какая готовится нам воля!

Неожиданное сообщение деда Романа всех взбудоражило. Старший садовник, взяв клятву, что его не выдадут, сообщил другую новость: барин велел сжечь книгу, в которой записано, сколько у каждого крепостного в пользовании земли, и составить другую, чтобы меньшие наделы были указаны.

Если вначале кое-кто сомневался в достоверности привезенного Арсением слуха, то теперь все поверили: дал волю царь либо собирается дать. В комнате стало шумно.

Арсений успокоил людей, заговорил:

— Стало быть, не одинаково разумеют волю мужик и барин. Воля же, она означает вот что. — Он достал кисет, из него вынул свернутую трубочкой бумажку, отряхнул ее от крошек самосада, развернул, прочитал:

— «Воля — то есть свобода от всякой барщины и оброка. Над вольным человеком никакой панской воли быть не может». Так сказано? — спросил он, оторвав глаза от бумажки.

— Так!

— Еще слушайте, как один ученый человек про волю написал: «Вся власть мужикам, выкупа никакого. Убирайся, помещик, покуда жив!»

Арсений аккуратно свернул бумажку, осторожно уложил ее обратно в кисет, и пока он это делал, ни один звук не нарушил тишины. Всем хотелось подумать над простыми и удивительно верными словами неведомого ученого человека.

— Так что делать будем? — спросил Арсений снова, садясь за стол. — Надо и нам свое слово царю сказать, пусть не только помещиков слушает.

— Как скажешь, когда нас не зовут, не спрашивают, нашего голоса не пропускают?

— Можно и без спросу сказать — написать письмо царю.

Арсений вынул из кармана пузырек с чернилами, тетрадку, перо.

Допоздна засиделись в этот вечер крепостные в людской, составляя документ, которому они дали название: «Про волю. Думы мужиков».

— Как фамилия ученого того? — спросил дед Роман, когда стали расходиться.

— Чернышевский. Слыхал?

— Не слыхал. Теперь уж запомню.

Распрощавшись со всеми, попросил Арсений привести к нему Малашку. Она оказалась где-то близко — терпеливо ждала, пока он освободится. Арсений усадил ее к себе на колени, приласкал, дал гостинец: кулечек сластей и яркую ленту.

— Сильно побил тебя барин?

С грустинкой в глазах она кивнула головой, затем вспомнила:

— Ты же был у меня солдатом, Арсений. Ты врагов стрелял. А барина зачем оставил? Или побоялся? Или пули не хватило?

Арсений прильнул к ее головке губами, пошевелил ими в ее волосах, но ни слова она не разобрала.

Хозяйство Ивана Матвеевича все более хирело. Урожаи получались низкие, большая часть приплода скота погибала, вотчинная крутильня шла в убыток, крепостные руки плохо обрабатывали и пеньку, и лен, а главное — неторопливо. Пока Иван Матвеевич удосужится вывезти первую партию товара на рынок, более расторопные соседи уже успевали заполнить его, цены падали.

А рядом процветало и с каждым годом ширилось предприятие купца Силантьева. Уже третий каменный дом ставил он себе в городе, уже одна городская улица называлась Силантьевской.