Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

— Я сделала это, — шептала она, тряся меня за плечо, чтобы я проснулась. Я едва видела ее в темноте. — Я закопала сбор. — В шелесте дождя я услышала барабаны.

— Ты вся промокла, — сказала я, трогая ее за руку.

— Мне надо идти. — Мими плотнее повязала платок на голове. — Начинается встреча.

Я смотрела, как Мими спускается вниз по манговому дереву, пока она не исчезла в темноте. Меня стало знобить, я почувствовала слабый запах сигары. Дрожа, я закрыла темное окно и задернула шторы.

16 октября

Когда я проснулась, в доме было тихо, только плакала мама да отец что-то говорил усталым голосом.

Я прошла на цыпочках в комнату Катрин. Она лежала там неподвижно, одна, никто не обмахивал ее пальмовым листом, никто не молился. Я смотрела на ее грудь, на веки, но движения не было, только тишина.

Я пыталась заставить себя прикоснуться к ней, разбудить, но не смогла. Спотыкаясь, я пошла по коридору к себе в комнату. Катрин умерла. Меня всю затрясло.

Я вылезла из окна, спустилась по манговому дереву и побежала к хижинам рабов. Мими спала на соломенном тюфяке. Она открыла глаза и оглядела меня мутным взглядом.

— Ты же обещала, что сбор поможет! — закричала я и стукнула ее кулаком.

— Ох… — Она крепко схватила меня за руки повыше запястий.

— Ну сделай же что-нибудь! — рыдала я. — Сделай, чтобы она вернулась!

Мими тоже заплакала.

— Ох, моя крошка, моя бедная крошка, — стенала Мими. Она обняла меня, укачивая, и шептала: — Ну все, все, успокойся.

Семь часов пополудни

Дождь перестал.

— Это благословение, — сказала мама. Глаза ее блестели.

Она омыла Катрин ромом с ног до головы, одела в праздничное платье и положила на лоскутное покрывало. Отец велел нам с Манет сходить за цветами. Все утро мы приносили в дом букеты роз, красного жасмина, орхидей и жимолости. Мама вплела орхидеи в волосы Катрин, а другие цветы красиво разложила вокруг нее.

— Как она прекрасна, — сказала Манет.

Но так неподвижна.

Мама пыталась вложить Катрин в руки лучшее свое распятие, железное с крошечным рубином посередине, но распятие не держалось и соскальзывало на пол.

— Довольно! — сказал отец. Мне кажется, ему не нравилось, что мама так суетится.

Тогда мама положила крест на грудь Катрин, там он и остался.

После полудня стали собираться соседи; все они разинув рты смотрели на наши истертые половики. Потом в двух каретах и фургоне мы по грязи отправились в Труа-Иле, на кладбище за церковью. Дорога была ужасна, но стояла такая жара, что мы не решились отложить похороны ни на день. Одна из лошадей упала, завязнув в глубокой грязи, несколько раз приходилось останавливаться и вытаскивать застрявшие кареты.

Когда гроб опускали в могилу, солнце уже заходило. Когда забивали крышку, колени у меня подогнулись. Да Гертруда помогла мне подняться на ноги. Всю дорогу домой вокруг нас кружили светлячки. Кружили и кружили.

Уже поздно. В воздухе чувствуется приближение дождя. Слушаю шум ночного бриза в кроне мангового дерева у меня под окном, стрекот цикад.

Преподобный Дроппит сказал, что Катрин в раю, что она с Богом. Но я чувствую ее присутствие в ветре, в темных тенях. Вспоминаю ее слезы и думаю: «Почему Ты забрал Катрин! Почему не меня! » Биение моего сердца — как тяжкий грех.

Воскресенье, 19 октября

Сегодня мы с мамой отвезли на могилу Катрин имбирную лилию в горшке. Потом мама велела мне посидеть в фургоне. Высунувшись, я увидела, что она стоит на коленях в грязи. Я подбежала к ней, думала, она упала и ушиблась. А она только вздрагивала, прижимая кулак ко рту, и лицо ее было мокрым от слез. Я испугалась и не знала, что говорить и делать.

— Да и есть ли на свете Бог?! — вдруг закричала она. Я видела ярость в ее глазах.

Я боялась, что она скажет что-то такое, что обречет Катрин на вечное пребывание в аду.

— Пойдем лучше отсюда, — быстро проговорила я и помогла ей подняться. Надо было поскорее увести маму.

Когда мы приехали домой, я уговорила маму выпить рому с сиропом и прилечь. До сих пор слышу ее голос: «Да есть ли Бог?»

Мое перо дрожит, и мелкие кляксы, как слезы, покрывают страницу.

3 января 1778 года

Сегодня из Форт-Ройяла приехал дядя Ташер, привез с собой целый экипаж тканей: грубую хлопчатобумажную материю для рабов и черный креп для траурной одежды — нам. Из кармана жилета дядя достал письмо из Парижа! От тетушки Дезире.