Игорь Пьянков - На линии [из жизни оренбургских казаков]

Спереди, оттуда, где разбивали снег оренбургские казаки, донеслось протяжное, полноголосое пение.

— Че ж, Лука, не подхватывашь? Аль песня мимо души? — крикнул через возок едущему с противоположного боку уральскому казаку Луке Ружейникову Кирилл Колокольцев.

Подле окон губернаторского возка держалось по казаку от каждого из двух казачьих войск края, составляющих почетный конвой. Версты через три казаки менялись.

— Словам не учен, — откричал Ружейников знакомцу по ожиданию в Самаре поезда Военного губернатора.

— Тады как знаешь, — махнув на противившегося казака и подстроившись к общему хору, Колокольцев затянул:

Собственно из-за этой припевки и зажал голос Ружейников. Был он из станицы Сакмарской, давнего обиталища казаков Уральского войска, расположенной на берегу быстроводной Сакмары и ожившей задолго до заведения стен Оренбурга. Вина ли сакмарцев, что потом под бок к городу-крепости прилегла на берег реки торговая татарская Сеитова слобода?

Исконное имя реки столь ласково было всякому уху живущего возле него казака, что Ружейников не удержался и подтянул:

— Молкни, охальники! — резкий окрик из приоткрывшейся дверцы возка и грозно сверкнувшие глаза атамана Углецкого заставили оборвать ближних, но головные вполголоса допели:

А едва смолкла едущая перед возком Оренбургская сотня, как разнеслась на запятках зычная песнь уральцев:

Новая песня уже вызванивалась на иной манер, по-походному. Казаки ободрились, выпрямили осевшие в долгой скачке спины.

Долго еще распевали казаки. Песня то забегала наперед возка, то пушила за ним радужным хвостом. Эссен начал дремать, и до очередной станции в возке покачивалась скучная дорожная тишина.

Прошедший холостым целый перегон да отстоявшись на почтовом дворе, возок Войскового атамана насквозь выстудился. А последним часом подхватил изрядный морозец.

— Басурман! Лихоманкой уложить хочешь?! — высунувшись из дверцы, распекал возницу Углецкий. — Я тебе где дышать наказывал? А ты, вор, по хоромам бока мял?

— Да нетто можно? Как есть в коробе дрых. Самого оторопь брала, какой нынче во мне дух тяжелый. Одна стынь валит — варюжку обогреть умно.

Буча возле постоялого двора так и эдак пользованный пустырь, выезжали на шлях казаки.

— Ряд! Ряд блюди! Ой ты боже, Колокольцев, чего ж он у тебя сровни под шпорой саднит? Урежь, урежь прыть! — наводил порядок круглый, будто посаженный на коня колобок, урядник.

Углецкий узнал его.

— Ну-ка скличь мне его, — махнул вознице. Казак степенно слез с облучка. — Да пусть коня отдаст.

Урядника Плешкова Углецкий знал давно, по многим кампаниям. Последние годы урядник безотлучно зажил на линии — встретить мудрено, но ни один казак в войске не занимал атамана, сколь этот. И сейчас Углецкий был доволен осенившей его мыслью позвать Плешкова в возок.

— Слышал, Петр Андреевич, казаки тебя прозвищем наградили? Узкий Глаз, верно оно?

— Какого только озорства, ваше превосходительство, ни есть…

— Однако ж старого держишься? Говорят, ордынцы твое слово законней печати Пограничной Комиссии почитают? — скрывая улыбку, допытывался Углецкий.

— Народ ихний, ваше превосходительство, Василий Андреевич, сырой. Хошь не хошь, след вомнешь. Сровни глина податлив.

— Порох, чай, есть? Сушите!

— Наш брат и так норовит нахрапом взять, а нет бы по-братски… Мы ж у Яика как два плеча, — сопрев от бездвижного сидения, Плешков поерзал.

— Два плеча… — хмыкнул Войсковой, — на одном мешок, а на другом пушок… Ты, Петр Андреевич, враз хочешь и казаком, и киргизцем числиться, — Углецкий стер ладонью легкий узорец с дверного оконца, прищурился. — Пообносились буйны головушки! Нынешний генерал на сей факт зорок: «Почему, — сверлит, — сукно на кафтанах разное?»