Саймон Скэрроу - Римский орел. Орел-завоеватель

— Разве? — Вителлий пожал плечами. — Может быть, потому, что в наше время со всем, что касается веры и убеждений, следует обращаться весьма осмотрительно.

Потянувшись, он отстегнул от пояса кожаную фляжку, вынул затычку и пустил себе в рот тоненькую струйку жидкости.

— А! Что за славное вино! Хочешь?

— Благодарю.

Нис потянулся за фляжкой, запрокинул голову, сделал основательный глоток и причмокнул.

— Что это?

— Наше домашнее вино. С виноградников моего отца. Я пью его с детства. Славное, да?

— Славное? Великолепное!

— Может быть. Во всяком случае, я нахожу, что, употребляемое в разумном количестве, оно помогает иначе взглянуть на некоторые жизненные проблемы. Причем оно крепкое, так что воздействие ощущается долго. Еще?

— Да, командир.

Они какое-то время пили по очереди. Вино было теплым, что только усилило его эффективность, которая не замедлила проявиться. Уныние Ниса сменилось приятной раскованностью, да и трибун, похоже, пребывал в том же состоянии. Он приподнял колено и обхватил его руками.

— Мы живем в… в странный век, Нис, — объявил с нарочитой запинкой Вителлий. — Приходится следить за каждым словом. Что сказано и кому. Вот ты спросил меня, во что я верю?

— Ну, спросил.

— А тебе-то я могу доверять? — вопросил Вителлий, повернувшись и глядя на медика с испытующе-хитроватой улыбкой. — Могу ли я положиться на тебя, мой карфагенский друг? Могу ли позволить себе считать, что ты тот, кем кажешься, а не какой-нибудь коварный доносчик и шпион императора?

Как и рассчитывал трибун, Ниса это обвинение обидело.

— Ко… командир, — возмутился хирург, тоже с запинкой, но совсем не притворной, — может быть, мы знакомы не так давно, но, думаю, вполне можем быть откровенны друг с другом. Я, во всяком случае, полностью тебе доверяю.

Вителлий слегка улыбнулся и похлопал карфагенянина по плечу.

— А я доверяю тебе. Правда доверяю. Действительно доверяю, в доказательство чего поделюсь с тобой самым сокровенным. Слушай!

Он огляделся по сторонам, убедился, что большинство солдат занято своей работой, а у остальных нет возможности их подслушать, и придвинулся к африканцу поближе.

— Так вот, друг мой, по моему глубокому убеждению, Рим ведет в корне неверную политику. Он свернул с пути, предначертанного ему историей, из-за недальновидности цезарей и их приспешников. Более всего императоров заботит римская чернь, которую власть подкупает и всячески ублажает. А это значит, что, если избавить Рим от Клавдия, он избавится и от этого сонмища ненасытных бездельников, своего самого тягчайшего бремени. Что могло бы стать первым шагом к созиданию новой, иной империи, основанной не на силе, страхе и угнетении, а на свободном сотрудничестве разных, но объединенных общими интересами народов. Кто знает, может быть, в такой империи нашлось бы место и возрожденному Карфагену!

От Вителлия не укрылось, что его последние слова произвели на собеседника особенно сильное впечатление. Лицо Ниса выразило такое наивное воодушевление, что трибуну стоило большого труда скрыть усмешку. Его всегда забавляло, насколько легко манипулировать прекраснодушными идеалистами. Преподнеси им свой самый корыстный и сугубо прагматичный замысел под видом служения высоким целям, и они будут делать все, что ты пожелаешь. Найди человека, желающего облагодетельствовать человечество, и плети из него веревки. С точки зрения Вителлия, такие люди были не просто глупцами, но и опаснейшими глупцами. В основном для всех, кому приходилось иметь с ними дело, но самую большую угрозу они представляли для самих себя. Потому что на деле любые идеалы есть не более чем игра воображения, и служение им есть служение химерам. В действительности Вителлия мало интересовало совершенство или несовершенство римского мира. Он видел этот мир таким, каким он и был: хорошо возделанным полем, где человек, обладающий умом, волей и не отягощенный дурацкими предубеждениями, в состоянии добиться очень и очень многого. Ну а не понимающие этого олухи годятся лишь для того, чтобы служить орудием честолюбивых, беспринципных и хитроумных мужей.

Впрочем, подумал он, вспомнив о ловкости, с какой Флавия интриговала против императора за спиною супруга, не только мужей, но и жен. Возможно, она и ее приятели и преуспели бы в своих кознях, когда бы не безжалостные действия Нарцисса и подотчетных ему агентов, таких как он сам. Вителлию вдруг вспомнился человек, которого ему пришлось буквально забить до полусмерти, прежде чем он назвал ее имя. Сразу после признания его казнили, а посему в настоящее время, кроме самого трибуна, о причастности Флавии к заговору знал только Веспасиан.