Саймон Скэрроу - Римский орел. Орел-завоеватель

Однако сенат сенатом, но что почувствуют простые солдаты, когда им сообщат о предстоящей переправе? Не решат ли они, что все вокруг — сплошное надувательство и обман? После недавнего кровавого сражения на Мидуэе и вчерашних игр в кошки-мышки со смертью на топком болоте их, не дав толком очухаться, опять бросают форсировать еще одну реку! Не всколыхнет ли это в них воспоминания о Гесориакуме и о поднятом там мятеже?

Не сумей Нарцисс безжалостно устранить вождей мятежа, вторжение в Британию не состоялось бы вообще и, хуже того, власть императора была бы фатально ослаблена. Ладно, этого удалось избежать, однако мало того что какие-то «освободители» всячески стараются подкопаться под Клавдия, так еще и некоторые высокопоставленные военачальники своими необдуманными действиями провоцируют недовольство нижних чинов. А вдруг Второй легион откажется вот так, с ходу, перебираться через Тамесис? Что будет тогда? А вот что. Через день-два самое большее весть о массовом неповиновении неизбежно распространится по всем легионам, а, как известно, дурной пример заразителен, и…

Но, так или иначе, приказ сформулирован с удручающей четкостью, и никакой лазейки найти в нем не удается. Остается лишь положиться на то, что начальству видней, хотя его действия и чреваты губительными последствиями. Удрученно вздохнув, Веспасиан (куда денешься!) поднял глаза на старшего трибуна в твердой решимости поддержать свою репутацию дисциплинированного командира, выполняющего приказы вне зависимости от того, нравятся они ему или нет.

— Первым делом доведи приказы до сведения штабных. Пусть начинают подготовку, в ближайшие часы дел у них будет невпроворот. Как только определится план действий, я переговорю со старшими центурионами. Да, позаботься о том, чтобы людей как следует накормили. Если высадка пройдет успешно, может случиться, что им не скоро удастся подкрепиться опять. Выдать всем по двойной порции. Больше нельзя, а то транспортные суда не выдержат веса войск.

Шутка была не ахти, но Вителлий выдавил слабую улыбку, прежде чем отсалютовать и покинуть шатер. Веспасиан устало опустился на табурет и мысленно проклял Плавта со всей яростью, которую диктовали ему его раздражение и отчаяние. При этом он прекрасно понимал, что его настроение усугубляется еще и смертельной усталостью. Когда ему последний раз довелось толком поспать? Два дня назад, после чего началась атака на заречные укрепления, и с тех пор выдавались лишь краткие передышки. Все тело болело, глаза щипало, а удерживать в голове хоть какие-то мысли удавалось лишь усилием воли. Где-то на задворках сознания родилось ощущение, что веки можно бы и опустить. На мгновение… ну, на несколько… чтобы избавить глаза от рези. Веки, вполне согласные с такой программой, опустились сами собой, тело тоже расслабилось и…

— Командир!

Кто-то мягко тряс его за плечо. Веспасиан мгновенно встрепенулся, осознав, что произошло, и мысленно обругал себя последними словами. Разбудивший легата ординарец отступил, видя на лице начальника крайнее раздражение. Как долго он спал?

Спросить об этом ординарца Веспасиан не решился. Ведь это значило бы обнаружить перед подчиненным заурядную человеческую слабинку.

Глянув солдату за плечо, Веспасиан увидел смутное свечение. Оно окаймляло как задернутый входной полог, так и нижний периметр палатки. Значит, уже рассвело, но не так уж давно. Ну что ж, могло быть и хуже.

— Командиры собрались?

— Так точно. Ждут в штабном шатре. Правда, с болота вернулись еще не все, но по мере прибытия я буду отправлять их в штаб.

— Очень хорошо. А теперь оставь меня.

Ординарец отсалютовал и исчез за пологом, а Веспасиан в бессильной ярости стукнул себя кулаком по колену. Взять и заснуть в такой момент… на что это похоже?! Поддаться столь презренной слабости, и когда же… как раз тогда, когда и его собственной репутации, и репутации вверенного ему легиона предстоит подвергнуться суровому испытанию. Это было совершенно непростительно, и он поклялся себе, что больше никогда ничего подобного не допустит. Поднявшись и оправив тунику, легат подошел к стоявшему в углу кувшину и вылил его содержимое себе на голову над бронзовым тазом. Вода была набрана ночью прямо из реки и еще сохранила свежесть, которая помогла ему прогнать остатки сна и восстановить четкость мыслей. Выпрямившись, легат утер лицо, разгладил руками мокрые волосы и посмотрелся в отменно отполированное бронзовое зеркало. Щеки его покрывала трехдневная, колючая на ощупь щетина. Щетина, запавшие глаза, осунувшееся лицо — все это, вместе взятое, делало его похожим на одного из тех бедолаг, что просят милостыню на обочинах людных дорог и под Большим цирком Рима. Но времени заниматься внешностью не было, и он утешил себя мыслью, что его штабисты и командиры наверняка выглядят ничуть не лучше.