Саймон Скэрроу - Римский орел. Орел-завоеватель

— Командир?

Веспасиан поднял глаза, раздраженный вмешательством в ход его мыслей:

— В чем дело, трибун?

— Осталось ли что-то, чего мы еще не обсудили? Или я могу вернуться к своим обязанностям во Втором?

— Все, что нужно было сказать, уже сказано. Дай знать Плинию, что он освобождается от обязанностей старшего трибуна. Пусть посвятит тебя в наши планы на завтра. Как только войдешь в курс дела, займись вопросами снабжения.

— Есть, командир.

— И помни, Вителлий, — легат вперил в трибуна суровый взгляд, — независимо от того, что ты являешься императорским соглядатаем, в моем легионе тебе отведена должность старшего трибуна и я буду требовать от тебя полноценного несения службы именно в этом качестве. Наше соглашение покрывает твое прошлое преступление, но если ты позволишь себе пренебречь своим долгом и в будущем, я позабочусь о том, чтобы тебя не минула кара.

Следующим утром, с зарей, римская армия двинулась за Мидуэй. Когда плотная колонна солдат добралась до брода, темп движения резко замедлился. Хотя большинство воинов имели достаточно опыта, чтобы не пытаться расталкивать воду полупогруженными в нее щитами, а несли свое снаряжение над головами, тащиться по взбаламученному тысячами ног дну реки было не очень приятно. К тому же, хотя легионы и получили день отдыха, многие все еще ощущали усталость, а немалую часть людской массы, переходившей водный поток, составляли ходячие раненые. То здесь, то там можно было увидеть людей с окровавленными повязками или таких бедолаг, по напряженным лицам которых угадывалось, что им лишь с трудом удается превозмогать боль. Но несмотря на потрепанный вид, легионеры выступали в поход в полной боевой готовности, горя желанием снова вступить с бриттами в бой.

Успех недавнего сражения вернул бойцам Второго веру в себя, и это не могло не порадовать их командира. Он следил за тем, как голова колонны вверенного ему легиона выпросталась из воды, прошлепала по глинистому берегу, поднялась по склону и исчезла за варварскими укреплениями. В смутном утреннем свете вся эта маршевая колонна напомнила Веспасиану гигантскую многоножку из тех, каких он видывал еще ребенком в семейном поместье близ Рима. Именно на такое странное существо походила длинная поблескивающая шевелящаяся лента, с помощью множества конечностей натужно ползущая вверх по откосу.

Рядом с ним молча оглядывал подступы к земляному, насыпанному бриттами валу сидящий на лошади старший трибун. Воспоминание о кровавой бойне, имевшей там место, резко контрастировало с безмятежностью раннего утра. Кровь, окрашивавшую водную гладь в красный цвет, утащило течением, а тела, усеивавшие весь берег, унесли для кремации. Следов яростной схватки нигде практически не осталось, но она накрепко запечатлелась в памяти тех, кто сражался и выжил. Со смутным ощущением гнетущей нереальности происходящего Вителлий повернул своего коня и, вонзив ему пятки в бока, легкой рысцой направился вверх по устроенному механиками пологому скату. Вскоре он проехал мимо колонны четвертой когорты, не обратив никакого внимания на враждебные взгляды, которыми одарили его двое бойцов шестой центурии, тех, что шагали несколько впереди ее рядового состава.

— Я-то думал, что больше мы этого ублюдка не увидим, — проворчал Макрон. — Интересно, какого хрена его снова занесло в легион?

А вот Катона причины возвращения трибуна во Второй легион особо не волновали. Мысли его были заняты совершенно другим. Боль от ожогов, казалось, усилилась, и теперь он с тоской вспоминал о вчерашнем, посвященном приятному отдохновению дне. Грубая ткань туники натирала обваренный бок, несколько волдырей, похоже, там лопнули, но ему не оставалось ничего, как, стиснув зубы, шагать и шагать за тыловыми шеренгами пятой центурии.

То, что предстало его взору, когда шестая центурия проходила через бывший лагерь бриттов, повергло юношу в ужас. Огороженное пространство почти сплошь обуглилось от огня, и если тела павших римлян были с почестями кремированы, то мертвые туземцы отнюдь не удостоились такого внимания. Их трупы, грудами наваленные повсюду, медленно разлагались под солнечными лучами. Неподвижный воздух отяжелел от тошнотворного сладковатого запаха мертвечины, а сам вид убитых, их окостеневшие члены и разинутые навсегда рты вызывали у юного оптиона чувство непреходящего омерзения. Ощутив, что желчь, толчками поднимавшаяся к его по горлу, вот-вот найдет выход, он прибавил шагу, как, впрочем, поступили и те, кто шел перед ним. Десятки пленных бриттов копали погребальные ямы для своих павших товарищей под бдительным присмотром отряженных сторожить их бойцов Двенадцатого легиона. Должно быть, эти бездельники рады возможности не участвовать в предстоящей схватке, подумал Катон, на миг позавидовав караульным, но тут легкое дуновение ветерка опять наполнило его ноздри душным смрадом гниющей плоти, вызвав рвотный позыв.