Элизабет Гиффорд - Добрый доктор из Варшавы [litres]

– У тебя такой вид, будто ты встретил привидение.

– Фридмана застрелили за контрабанду.

Корчак пошатнулся.

– Соль растворяется и исчезает, дерьмо поднимается, и его все больше, – сердито говорит он.

– У нас же есть рикша, – говорит София в тот вечер. Кристина заняла у Татьяны деньги на покупку красного трехколесного велосипеда с пассажирским сиденьем. Она хранит его во дворе за кафе и сдает в аренду, чтобы погасить ссуду.

– Кристина дает рикшу мальчикам постарше, чтобы они могли немного заработать. Ты тоже можешь брать ее, Миша. А я попытаюсь найти работу репетитора.

Она осекается. Даже богатые люди теперь начинают голодать, вот и ее дядя больше не может платить за уроки девочек.

– Да и Кристина по-прежнему работает официанткой. И Лютек почти всегда приносит для Марьянека кашу или что-нибудь еще, – беспечным голосом продолжает София.

На этом перечень заканчивается, и они оба знают, что денег все равно будет недостаточно.

Утром за завтраком Стефа и дети читают молитву, сидя за столами на сцене. Миша замечает темные круги вокруг ее глаз. На этот раз гестапо не ограничивается единственным расстрелом, как в апреле. Бойня возобновляется каждую ночь. Теперь ночами в гетто никто не спит, все прислушиваются к звукам подъезжающей машины, стуку в дверь.

Причина расстрелов в конце концов выясняется. Уничтожены почти все контрабандисты. В гетто начинается массовый голод.

– Сегодня утром мне пришлось разбавлять молоко водой, – говорит Стефа Корчаку, когда тот выходит к завтраку.

Лицо Корчака совсем высохло, стало маленьким, как у гнома, воротник мундира небрежно расстегнут. На исхудалом лице глаза кажутся слишком большими, они покраснели от усталости. Он выглядит на все семьдесят, а уж никак не на шестьдесят.

– Это же нарушение.

– А я не знаю, что еще можно сделать. Фридмана нет, еду достать невозможно. Молоко стоит дороже, чем жидкое серебро.

Миша замечает, как Корчак незаметно подкладывает свой хлеб на тарелку Аронека, а тот бросает на него взгляд, полный беззаветной любви. Все происходит в считаные секунды.

– Нужно попробовать достать еду как-то еще, – говорит Корчак. – Есть у меня одна знакомая, попытаюсь, может, получится.

Корчак направляется на улицу Хлодну к новому переходу в виде деревянного моста из малого гетто в большое. По нему движется серый поток изможденных людей. Мост высокий и крутой, и кажется, будто люди поднимаются прямо в безоблачное голубое небо. Как всегда, на руке у доктора нет повязки.

Он с трудом пробирается сквозь толпу на улице Кармелитской, держась поближе к стене на случай, если появится тюремная машина. Обычно она бешено мчится по узкой, идущей под уклон улице с нависающими железными балконами, а охранник, высунувшись из окна машины, прокладывает путь с помощью дубинки, утыканной гвоздями.

Корчак выходит на улицу Тломацкую и направляется к Большой синагоге. В душной жаре он останавливается у широких ступеней под огромным куполом и на мгновение снова представляет себя семнадцатилетним юношей, бредущим за отцовским катафалком среди толпы безутешных друзей в цилиндрах, шелковых тюбетейках и шалях.

Сейчас в Большой синагоге находится приют для многочисленных беженцев, прибывших недавно из Берлина. Они здоровы, хорошо одеты и находятся в гораздо лучшей форме, чем давние жители гетто. У них еще есть силы и энергия, чтобы работать киркой или лопатой, они хорошо говорят по-немецки, поэтому для любых работ за стенами гетто немецкие охранники в первую очередь отбирают их.

Работа в одной из бригад под вооруженной охраной за пределами гетто – сейчас почти единственный способ доставать продовольствие. За такую работу не только платят немного денег, она, что гораздо важнее, дает возможность покупать продукты в Варшаве и провозить их через ворота контрабандным путем.

Но для варшавского еврея получить место в таких бригадах почти невозможно.

Внутри Большой синагоги на смену церковному запаху восковых свечей и старых книг пришел запах помойных ведер и вареного лука. Роспись на штукатурке покрыта копотью. Между деревянными скамейками на первом этаже и на балконе второго натянуты веревки. На них висят одеяла, чтобы отгородить отдельные закутки для семей. По сравнению с другими убежищами, где царят голод и смерть, здесь чисто, люди пока еще выглядят опрятно. Но нехватка еды и антисанитарные условия уже делают свое дело: мужчины ходят небритыми, женщины крикливо бранятся из-за сковороды, дети плачут. Начало нисходящей спирали. Скоро и здесь все пойдет под откос.